Никакого чемоданчика у меня не было, поэтому я взял свою спортивную сумку — и очень надеялся, что никто не захочет пригласить меня на деловой обед, пока я буду в отъезде. Сунул туда запасную гарнитуру «Эрвейв» и запасной ноутбук тоже — так, на всякий случай. Чтобы сэкономить время, я покинул особняк через боковой выход и прошел через Бедфорд-плейс на Рассел-сквер. Моросило, и из-за густого тумана каждый фонарь окружал желтый нимб.
Сержант Стефанопулос не стала бы звонить в такой час, если бы речь не шла как минимум об убийстве. Которое, судя по просьбе взять чемодан, произошло за пределами Лондона.
Сначала я услышал шум мотора и только потом увидел автомобиль — «Ягуар-XJ» с двадцатидюймовыми колесами и, несомненно, двигателем V8 с наддувом: только у него такой характерный звук. Судя по тому, как машина затормозила, водитель явно окончил все водительские курсы, которые не посещал я, и получил права, позволяющие ездить с поистине безумной скоростью.
Задняя дверь открылась, и я, скользнув внутрь, окунулся в аромат новеньких кожаных чехлов. На сиденье меня ждала Стефанопулос. Не успел я сесть, как машина рванулась с места, и я с трудом удержался, чтобы не свалиться на пол. Потом наконец нащупал ремень безопасности и пристегнулся.
— Куда едем? — спросил я.
— В Норидж, — ответила Стефанопулос. — Наша девочка опять порезвилась.
— Труп?
— О да, — сказал мужчина на переднем пассажирском сиденье. — Мертвее не бывает.
Сержант Стефанопулос представила его как старшего инспектора отдела убийств Закари Томпсона.
— Все зовут меня Зак, — добавил он.
«А я буду называть старшим инспектором», — мысленно закончил я.
Томпсон был высокий и худой, с узким лицом и огромным крючковатым носом. С таким носом, если хочешь избежать проблем по жизни, надо выглядеть как-то посуровее.
— Зак назначен старшим следователем по этому делу, — пояснила Стефанопулос.
— Ага, я ее «бойфренд для прикрытия», — хохотнул Зак.
Я, к примеру, больше не вхожу в сообщество столовой Скотланд-Ярда. И отнюдь не скучаю по старым добрым денькам, когда копы были самыми настоящими копами — не в последнюю очередь потому, что тогда я подвергался постоянным нападкам на почве расизма. И меня изрядно нервирует, когда старший офицер просит обращаться к нему просто по имени: ничем хорошим это по определению кончиться не может.
— В этом деле есть какие-то необычные детали? — спросил я. — В смысле, необычнее, чем обычно?
— Он один из наших, — сказала Стефанопулос. — Старший инспектор отдела убийств Джерри Джонсон, ушел в отставку в семьдесят девятом году.
— У него были какие-то связи с Джейсоном Данлопом?
— В дневнике Данлопа есть запись, датированная мартом этого года: «Встреча с Дж. Дж. в Норидже», — сказал Томпсон. — По выписке с его кредитной карты видно, что в тот же день он купил билет Ливерпуль — Норидж, туда и обратно. Мы полагаем, Данлоп хотел о чем-то расспросить Джонсона, чтобы потом включить его рассказ в свою книгу.
— Если только это тот же самый Дж. Дж., — добавил я.
— А вот это уж мы сами выясним, — буркнула Стефанопулос. — Ваше дело — искать следы черной магии на месте преступления.
К моему изумлению, мы пристроились за парой копов на мотоциклах и на скорости сто двадцать миль в час выехали на М11.
Папа утверждает, что слово «лондонец» не имеет никакого отношения к тому, где человек родился. Он говорит, что есть такие, кто просто прилетает на большом самолете в Хитроу, показывает сотрудникам миграционной службы паспорт (любой, абсолютно любой), садится в метро — и, когда поезд останавливается на Пикадилли-серкус, выходит из него уже лондонцем. А есть и другие — те, кто появился на свет там, где слышны колокола церкви Сент-Мари-ле-Боу, и всю жизнь мечтает уехать куда-нибудь подальше. Воплотив свою мечту, он обычно направляется в Норфолк, где высокое небо, плоский ландшафт и исключительно благоприятная демографическая статистика. Это, по словам папы, единственная альтернатива эмиграции в Австралию — теперь, когда в Южной Африке процветает мультикультурализм.
Джерри Джонсон относился ко второму типу нелондонцев. По милости Господа он появился на свет в Флинчли в 1940 году — и умер в бунгало на окраине Нориджа с откушенным пенисом. Это и стало причиной, по которой я мчался теперь по трассе M11 на скорости как минимум сотни миль в час — а со мной самая страшная баба из всех офицеров лондонской полиции, ее «бойфренд для прикрытия» и еще два копа на мотоциклах. В два часа ночи мы свернули с трассы на местную дорогу, почти не сбавляя скорости. Итого путь до места преступления занял у нас всего полтора часа, и это очень радовало. В отличие от того обстоятельства, что полиция Норфолка уже успела забрать труп. Сержант Стефанопулос вместе со старшим инспектором Томпсоном потопала разбираться с местными копами, благодаря чему у меня появилась возможность облазить место преступления самостоятельно.
— Следов взлома не обнаружено, — заметил констебль Троллоп.
Вопреки папиным предубеждениям, здешнее отделение полиции состояло вовсе не из тупиц и мужланов. А если те мамины кузен с кузиной из Нориджа, которые целовались у нас в гостиной, таки развили этот процесс и довели его до логичного завершения, то отпрыск их служить в полицию точно не пошел. Потому-то вместо него я нашел здесь констебля Дэвида Троллопа — исполнительного и здравомыслящего молодого человека из тех, что радуют душу любого начальника.
— Думаете, он сам открыл убийце дверь? — спросил я.
— По-видимому, да, — ответил Троллоп. — А вы как считаете?
Офицеры полиции воспринимают любые едва заметные различия в статусе со щепетильностью африканских матрон, рассматривающих гостей на свадьбе. Мы с Троллопом были одного звания и примерно одного возраста, однако для меня неудобство нахождения на его территории компенсировалось тем, что прибыл я сюда на «Ягуаре-XJ» с двигателем V8, явно позаимствованным у консульской службы. Между нами установилось некое неловкое дружелюбие. И, подобно тем же африканским матронам, сообща приглядывающим, как бы кто чего не натворил во время торжества, мы сразу нашли общий язык, избежав возможных неприятных моментов.
— У него стояла охранная сигнализация? — спросил я.
— Да, и очень неплохая, — кивнул Троллоп.
Коттедж представлял собой уродливое здание красного кирпича, построенное, я бы сказал, где-то в начале восьмидесятых. Проектировал его явно какой-то архитектор-недоучка, который задумал вроде бы ар-деко, а получилось нечто в стиле Трейси Эмин. [44] Внутри дом был таким же блеклым, как и снаружи. Диван из «Мира кожи», унылая корпусная мебель, встроенная кухня. И три спальни — что меня изрядно удивило.