— Я не знаю, ради чего они погибли, — проговорил он. — Тогда не знал, не знаю и теперь.

— Зато я знаю, даже если вы успели это забыть! — сказал я. — Они погибли потому, что верили: есть другой выход, пусть даже и не пришли к согласию насчет того, какой именно.

По взгляду Найтингейла было видно — он отчаянно хочет поверить в то, что я говорю.

— На свете нет ничего такого, с чем мы не могли бы справиться. Ну неужели вы правда думаете, что мы с вами и доктором Валидом не найдем какой-нибудь выход? Я мог бы попробовать скормить им пару калькуляторов или мобильников. И если нам удастся излечить их от этого — значит, и с другими существами сможем проделать то же самое. Так ведь гораздо лучше, чем просто бросаться в них фосфорными гранатами, верно? И потом, думаю, Молли будет рада, если они составят ей компанию.

— Вы что, хотите содержать их в «Безумии»?

— Первое время, пока не выясним, насколько надежно вылечен их вампиризм, — сказал я. — Потом, возможно, найдем какое-нибудь жилье на период реабилитации. Желательно подальше от клубов, где играют джаз.

— Абсолютно бредовая идея.

— И потом, будет кому выгуливать Тоби, — добавил я.

— Боже мой, почему бы нам в таком случае не открыть двери «Безумия» для всех и каждого? — вздохнул он, и я понял, что моя взяла.

— Не знаю, сэр, — опустил я глаза. — Может быть, как раз для первого опыта их будет достаточно?

— Однако мы по-прежнему не знаем, где они теперь, — напомнил Найтингейл.

— Я знаю где.

Мы перепарковали «Форд Транзит» на Грейт-Уиндмилл-стрит, рядом с «Макдональдсом», и, оставив нашу опергруппу в машине, пошли осматривать служебный вход в «Парижское кафе».

— Почему мы не отпустили Фрэнка? — спросил я.

— Он может понадобиться, если этот проклятый черный маг вернется, — ответил Найтингейл.

— Хотите сказать, у вас не хватит сил справиться с ним?

— Береженого бог бережет.

Входная дверь была приоткрыта, и это означало не только что Симона с сестрами, возможно, находятся внутри, но и то, что у нас есть прекрасная возможность проникнуть в здание без ордера на обыск, обычно необходимого согласно статье 17 закона о полиции и доказательствах по уголовным делам от 1984 года. В кухне на полу валялось битое стекло. Очевидно, девушки решили побаловать себя поздним перекусом. Дверца холодильника была открыта, и его гудение слышалось, даже когда мы вышли в коридор.

— Они, скорее всего, в зале перед сценой, — сказал я. Найтингейл кивнул. — Дайте мне пять минут, чтобы объяснить им все, и заходите.

Он снова кивнул.

— Будьте осторожны, Питер.

Коридор круто завернул в сторону. В конце была дверь. Войдя в нее, я оказался на лестничной площадке, с которой просматривался весь зал. В отличие от прошлого раза, теперь по всему танцполу были расставлены столики, накрытые крахмальными белыми скатертями.

Я понял сразу. Как только увидел их — сидящих за тем самым столиком, совсем маленьким, далеко от сцены. На столике стояло три бутылки — по одной на каждую. В груди у меня захолонуло, а в ушах зазвенело, но я все равно заставил себя спуститься по лестнице.

Они были в той же одежде, в которой убегали, однако постарались придать себе максимально презентабельный вид при помощи туши и помады. Как позже показали анализы доктора Валида, они сделали свое дело при помощи алкоголя и снотворного. Состав последнего соответствовал описанию на пустых блистерах, аккуратная пачка которых была обнаружена в сумочке Пегги.

Жертвы суицида редко выглядят эстетично. Но сестрам удалось избежать нелепых поз, высунутых распухших языков и луж рвоты на полу. Думаю, им самим понравилась бы получившаяся композиция: три прелестных юных создания, застывших в самом расцвете своей красоты. Я пришел в такую ярость, что вынужден был заставить себя сделать несколько глубоких вздохов, прежде чем действовать дальше.

Глаза Симоны были открыты. Волосы свободно рассыпались по плечам, и я отвел их в сторону, чтобы прощупать пульс на шее. Кожа еще даже не полностью остыла — впоследствии выяснилось, что смерть наступила за двадцать минут до моего прихода. То есть в тот момент, когда мы с Найтингейлом обсуждали вопросы сравнительной этики. На таком близком расстоянии я ощущал исходящие от Симоны запахи цветущей жимолости и кирпичной пыли. А вот музыка, которая (я понял это только теперь), все время сопутствовала им, смолкла.

Я не стал ни целовать ее, ни гладить по щеке.

Нельзя было портить улики.

СЕГОДНЯ УТРОМ Я ПРОСНУЛСЯ [63]