Она зажала фонарик плечом и челюстью и боком двинулась налево от стиральной машины и сушилки – в самую большую и пустую часть подвала – отчаянно хватаясь руками за стену, стряхивая пальцами паутину, куски отставшей штукатурки и краски. Посреди пути Олив наткнулась еще на одну надпись. Эта казалась не такой затертой – возможно, потому что была частично скрыта под слоем грязи и краски. Она отковыряла последние куски и прочла: «Здесь лежит Альфред МакМартин. Memento Mori. 1623».

Девочка попыталась вдохнуть и не смогла. Надгробные камни. А если надгробные камни здесь… где тогда гробы?

В затылке закололо. Она медленно повернула голову влево и посмотрела через плечо. На нее глядели два зеленых глаза.

Олив качнула фонарем. Силуэт огромного черного кота блеснул в его луче всего в нескольких дюймах.

– Леопольд? – шепнула она.

Кот не отозвался.

– Леопольд, – повторила Олив, чувствуя, как по шее и затылку бежит новая колючая волна, – сколько лет этому дому?

Черный силуэт издал низкое рычание.

– Не могу сказать, мисс.

– Леопольд… – снова шепнула Олив, не зная, в самом ли деле она хочет это спрашивать, – …а тебе сколько лет?

Кот ничего не отвечал, только глядел немигающими зелеными глазами. Вопрос глухо повис в холодном воздухе.

Предостережение соседей Мортона разлилось в голове Олив, будто чернильная река, окрашивая все новым цветом. Ее обманули. Одурачили. Трое мохнатых демонов, охраняющих построенный на могилах дом, водили ее за нос. И вот она осталась с ними одна. На целую ночь.

Олив с такой скоростью бросилась вверх по подвальной лестнице, что рухнула на колени и полпути проделала на четвереньках. Опустив голову, между паникующими конечностями она в последний раз заметила позади мерцающие глаза Леопольда, по-прежнему следившие за ней из самого темного угла.

15

Олив с грохотом захлопнула за собой дверь подвала, с разбегу проскользила по коридору и завернула на лестницу, ухватившись за перила.

– Аннабелль! – крикнула она, хоть и понимала, что та ее, скорее всего, не слышит. – Аннабелль!

Топоча по ступеням, Олив посетовала, что ног не хватает, чтобы перешагивать по две за раз. Котов наверху не обнаружилось, но она все равно включила везде свет, сказав себе, что сегодня не будет волноваться о потраченном электричестве и что если ей захочется, то она включит все до единой лампочки в доме.

В лиловой комнате было тихо и полутемно. Сквозь кружевные занавески просачивался последний лучик солнца, тающий в густых кронах. Олив включила свет и как-то ухитрилась надеть очки на нос, хоть руки немилосердно тряслись.

Женщина в портрете над комодом удивленно повернулась, торопливо вытирая что-то со щеки.

– Аннабелль? – выдохнула Олив, запыхавшись. – Можно мне войти? Дело вроде как срочное.

– Конечно, дорогая Олив, – ответила Аннабелль. – Ты ко мне неделями не заглядываешь. Я как раз надеялась, что придешь.

Она еще не договорила, а Олив уже вскарабкалась на комод и приземлилась на усыпанный подушками диван внутри портрета.

Аннабелль сидела за чайным столиком, прикладывая к глазам кружевной платок – настолько кружевной, что он едва ли что-то впитывал.

– Не желаешь ли чашку чаю? – спросила она.

– Нет, спасибо, – сказала Олив. – Аннабелль, мне надо у вас кое-что спросить. Но не удивляйтесь, если вопрос будет… странный.

Женщина озабоченно подняла брови.

– Можешь спрашивать о чем угодно, Олив.

– В общем, – протянула Олив, дергая за фиолетовую кисточку одной из подушек, – вы все знаете про дом. Значит, может, знаете про… про котов?

Аннабелль едва заметно наклонила голову.

– Про котов? – повторила она медленно. – Да.

– Люди в одной из картин сказали, что коты… они… – девочка тяжело сглотнула, – …что это ведьмины духи. Что они злые. Что хотят избавиться от моей семьи, чтобы вернуть дом тому, кто раньше им владел. И еще что-то про подвал. Потому что… потому что подвал построен на надгробных плитах. Очень-очень старых. – Она прижала подушку с кисточками к груди, будто щит. – И моих родителей не будет всю ночь, а миссис Нивенс мне не нравится, но я больше никого не знаю, и мне страшно.

Аннабелль закрыла глаза. Олив смотрела на нее, затаив дыхание. Вот-вот она поднимет веки и посмотрит на Олив со смесью жалости и разочарования, а потом скажет: «Олив, боюсь, ты сошла с ума. Может, тебе прогуляться до ближайшей лечебницы для буйнопомешанных?»

Но когда Аннабелль открыла глаза и посмотрела на нее, в ее глазах не было ни жалости, ни разочарования. Только краска медового цвета.

– Олив, – сказала она, – боюсь, все, что тебе сказали, – правда. Эти коты действительно опасны. Но ты можешь побыть со мной. Можешь оставаться тут, сколько захочешь.

От накатившего облегчения Олив показалось, что она сейчас разрыдается.

– Спасибо, – прошептала она.

Аннабелль потянулась и похлопала ее по руке. Девочка постаралась не вздрогнуть от прикосновения холодной нарисованной кожи.

– Иногда нелегко понять, кому можно довериться, – мягко сказала Аннабелль. – И, видят небеса, мы все совершаем ошибки.

Тут ее голос сорвался, и она с тихим всхлипом приложила кончики пальцев к губам.

– Аннабелль, вы что… плачете? – неуверенно спросила Олив, понимая, что многие не любят в этом признаваться.

Та вздохнула.

– Ах, да, на меня вдруг что-то нашло. Но это все пустое.

И тут она совершенно внезапно спрятала лицо за платком.

– Что же случилось? – спросила Олив, которой казалось, что взрослые вообще почти никогда не плачут – кроме, конечно, тех случаев, когда роняют что-нибудь себе на ногу, как ее отец, когда они пытались затащить дубовый буфет вверх по лестнице.

– Ах, – шмыгнула носом женщина, – я просто вспомнила кое о чем. Мой дед давным-давно сделал мне подарок, а я его потеряла. Если бы он узнал, это было бы для него ужасным разочарованием.

– Э-э-э, а когда вы его в последний раз видели? – поинтересовалась Олив. Этот вопрос миссис и мистер Данвуди задавали ей каждый раз, когда она теряла что-нибудь важное. В то единственное лето, когда Олив носила пластинку для зубов, она находила ее в морозилке, в тапочке, под раковиной в ванной и в корзине под желобом для грязного белья – все в разные дни.

– Это было так давно, – сказала Аннабелль. – Не представляю, как я могла его потерять. Мне никогда в жизни ничего красивей не дарили. И еще – весьма странно, но у меня такое ощущение, что он по-прежнему где-то в доме.

– А что это было? – спросила Олив, уже чувствуя, как внутри зарождается гулкая тревога.