Book.

В лиловой комнате стоял тот самый комод, полный старомодных безделушек, который Олив обнаружила первым. Девочке нравилось примерять перчатки и втыкать черепаховые гребни в свои короткие прямые волосы. Очки так и лежали здесь же в своем обитом шелком футляре.

Над комодом висел портрет. На нем была изображена молодая женщина – точнее, голова и плечи молодой женщины – в мягких пастельных тонах. Ее темные волосы были забраны гребнями по бокам, уши украшали небольшие жемчужные сережки, на шее висела длинная нитка жемчуга. По мнению Олив, женщина была красивая – как актрисы в старых черно-белых фильмах, которые показывают по телевизору воскресными вечерами. У нее были большие темные глаза и крошечный рот с чуть приподнятыми в улыбке уголками.

Как-то раз Олив надела на левую руку розовую перчатку, а на правую – голубую, повязала на шею три шарфа и сунула в волосы все гребни, какие только нашла, и тут случилось кое-что странное. Она вынула из футляра очки. Они были на длинной цепочке с бусинками, из тех, что носят библиотекарши. Олив надела цепочку на шею, приложила очки к лицу, и тут портрет ей подмигнул.

Девочка сняла очки и всмотрелась в картину. Темноволосая женщина глядела куда-то влево и улыбалась своей недвижной улыбкой. Олив потерла глаза. Потом снова надела очки. Женщина с картины вновь подмигнула, и на этот раз ее улыбка стала чуточку шире.

Олив ждала, затаив дыхание. Прошло несколько минут, но портрет не двигался. Тогда ей пришло в голову, что она, наверное, чересчур часто ударяется об угол над ванной. Засунув перчатки и шарфы обратно в ящик, девочка поспешно выбежала из комнаты. Очки так и остались болтаться у нее на шее.

Однажды Олив подарили книгу головоломок со спрятанными на страницах тайными сообщениями. Для того чтобы найти их, нужно было приложить к странице полоску прозрачного красного пластика, и слова «волшебным образом» проявлялись. Сообщения выходили бессмысленные, из разряда: «Куда вместе полетят отдыхать овца и корова? На Бе-е-ерму-у-уды». В конце концов Олив использовала эту книжку как сырье для какой-то бумажной поделки. Но воспоминание о кусочке красного пластика подало ей идею.

Выйдя в коридор, девочка направилась к картине, на которой был нарисован ночной лес, и, прищурясь, вгляделась в залитую лунным светом тропу. Как и всегда, ее пронзило ощущение, что в темноте что-то скрывается – что-то могущественное и злобное. Потом она надела очки и медленно наклонилась к картине, все ближе и ближе, уже едва не касаясь носом полотна.

Вот. Она и тогда была уверена, что видела! И вот опять: на тропе среди теней металась белая фигурка. На глазах у Олив она споткнулась о корень и поползла, а потом оглянулась через плечо. Крошечное испуганное лицо, длинная белая ночная рубашка и расцарапанная коленка… Фигурка поднялась и, хромая, заковыляла прочь. Олив наклонилась еще ближе, не сводя глаз с мечущегося силуэта, и вдруг ощутила, как ветер из темного леса овевает ее лицо и волосы. Полотно словно превратилось в желе, в котором почти утонула ее голова…

Олив резко отпрянула от картины и потерла нос. Он был чистый – никаких следов того, что она только что сунула его в миску с желе. Боязливо, как гладят животное, которое может укусить, девочка протянула пальцы к картине. Рука прошла сквозь нее почти так же легко, как если бы это было открытое окно. Внутри у Олив все защекотало от любопытства.

Стянув очки с носа, она слетела по лестнице и понеслась в библиотеку, где сидел за компьютером мистер Данвуди, который, казалось, заметил дочь только тогда, когда Олив с шумом бухнулась на ковер рядом с ним.

– Пап, – начала она, – если бы ты хотел попробовать что-то, но не знал, получится ли, и не знал, стоит ли пробовать, что бы ты сделал?

Ее отец неторопливо покрутился туда-сюда в рабочем кресле.

– Могу я предположить, что речь на самом деле идет не обо мне?

– Ну… да.

– Что ж… – Мистер Данвуди откинулся на спинку кресла. – Я бы сказал… Погоди-ка. – Он снова выпрямился. – Это никак не касается электричества?

– Нет.

– Химикатов?

– Нет.

– Плохого обращения с собой или кем-то еще?

Олив помедлила.

– Да вроде нет.

– Тогда ладно. – Мистер Данвуди снова с удовлетворенным видом расслабился в кресле. – Тогда я бы сказал: проверь свою гипотезу.

– Гипотезу?

– Да. Проведи холостое тестирование. – Видя озадаченность на лице Олив, мистер Данвуди продолжил: – Вид эксперимента, при котором потенциальные последствия неудачи осознанно нейтрализованы.

Олив моргнула.

– Что?

– Это значит, – вновь заговорил ее отец, но гораздо медленнее, – попробуй так, чтобы, если у тебя не получится, никому от этого ничего не было.

– А-а-а. – Олив поднялась. – Спасибо.

– Всегда пожалуйста, – сказал мистер Данвуди, снова уставившись в экран компьютера.

Девочка замаршировала обратно вверх по лестнице, повторяя в такт: «Проверь свою гипотезу. Проверь свою гипотезу. Проверь свою гипотезу».

Гершель лежал на подушках, где она его и оставила. Олив сунула медведя под локоть и, подойдя к шкафу, вынула из кроссовок шнурки в горошек. Она связала их вместе и крепко – но не слишком туго – обвязала один конец вокруг медвежьей лапы.

– Ладно, Гершель, – прошептала Олив, когда они встали перед картиной с лесом. Гершель у нее в руках был готов к запуску, а шнурочный якорь она обвязала вокруг пальцев. – Пора проверить гипотезу.

Олив бросила медведя в картину. Тот с глухим звуком стукнулся о поверхность полотна и, отпружинив, упал на ковер.

Мгновение Олив озадаченно смотрела на него, потом, опомнившись, подняла.

– Извини, Гершель. Я про очки забыла. – Она устроила очки на носу и снова приготовила медвежонка к новому старту. – Начинаем второе испытание: три… два… один… Пуск!

В этот раз медведь пролетел сквозь изображение. Олив, крепко держа шнурок, вгляделась в темный лес, но Гершеля на картине не нашла – видимо, он упал вне поля зрения, где-то за рамой. Голые ветви деревьев колыхались вдали, почти похожие на протянутые руки.

Олив начала волноваться. В прошлом году они всем классом подписывали петицию о запрещении проведения опытов на животных. Эксперименты с Гершелем, наверное, не считались, но она все равно ощутила укол вины.

Чтобы отвлечься, девочка принялась считать до ста. Как всегда, она в каком-то месте запуталась, и сотня подошла к концу с удивительной быстротой. Олив решила, что, должно быть, пропустила не только девятый десяток, но и восьмой, и седьмой тоже.

– Сойдет, – прошептала она пустому коридору; затем, отступив на шаг назад, дернула за шнурок, и Гершель выпорхнул из-за рамы, будто рыба на крючке.