Он заметно вдохновился, пребывая в состоянии приятной приподнятости перед завершающим ударом, и в предвкушении победы заерзал на своем заду. Вот что называется протирать штаны. Хоть я и ни в коей мере не чувствовала себя добычей, наблюдать за ним было настолько неприятно, что пришлось глушить вспыхнувшее раздражение. Что я и сделала мгновенным, но мощным усилием. Не править тебе, следователь, моими эмоциями. На то я и Ведьма! А вот твоя радость мне на руку!
— Слушайте, — согласился он снисходительно, с превосходством учителя над второгодником. — Я не знаю характер вашей взаимосвязи с убитой. Не знаю и не задаю вам о ней вопросов, хоть и не сомневаюсь в ее существовании. Я не хочу сказать о вашем участии или соучастии в убийстве, это было бы глупо. Но вот такой вариант как, к примеру, поездка на свалку, к телу, совершенная в интересах вашего очередного заказчика-клиента, вполне жизнеспособен. Цель? Пожалуйста! Отследить информацию, полученную органами следствия от бомжей — возможных очевидцев обстоятельств, при которых труп оказался там. Ведь не с облака же он свалился! Была машина, были люди, и местные их могли видеть.
Вы наблюдали за нашей реакцией, — в голосе Горчакова зазвучал металл, — были свидетелями наших действий. Из всего этого умному человеку вполне можно сделать выводы о возможных направлениях, по которым двинется следствие, и вовремя принять соответствующие контрмеры.
Я не обвиняю вас, — он теперь стал холодно-официальным, — я только хочу сказать, что этот вариант, эта версия имеет право на жизнь не меньше любой другой и, как любая другая, нуждается в проверке. Не так ли?
Логика в его словах есть, это несомненно. Вот так и шьются дела. Поначалу белыми нитками да по-грубому, внахлест, а потом, когда пришиваемый к такому творению человечек теряет от отчаяния над собой контроль и начинает нести ахинею, подсказанную следователем, желающим, как правило, ему добра, то очень быстро превращается из запуганного лоха в обвиняемого — лакомое блюдо для суда любой инстанции.
— Проверяйте! — соглашаюсь, а что мне еще сказать! Не бить же себя в грудь и не кричать: «Не виноватая я!..»
— Проверим! — заверяет меня он. — Обязательно! Знаете, как называется ваша роль в обрисованной мной версии?
— Соучастие. Или пособничество. В зависимости от того, как будет повернуто дело.
— Верно. Но вы имеете возможность облегчить жизнь себе и нам. Помочь следствию.
Вот тут меня смех разобрал, увы, не сдержалась! А от вида его в момент поглупевшей физиономии стало еще смешнее.
— Вы что, хотите предложить мне явку с повинной? — просипела, вытирая с глаз слезы.
Он невозмутимо переждал приступ моего веселья.
— Я хочу вам предложить заняться доказательством вашей невиновности.
Ого! Круто замешивает этот деятель! В первом приближении, навскидку доказать свою невиновность означает найти виновного, не больше и не меньше.
«Возьмите, господин следователь, вот он вам, на блюдечке с голубой каемочкой!»
Из меня наружу попросилась Ведьма в худшем понимании этого слова, и мне стоило значительных усилий не пустить ее. Нервишки, надо же! От веселья до дикой злобы — за короткий промежуток времени! Это я тебе, следователь, припомню в недалеком будущем! Если не прощу вскоре.
Я протянула ему свою повестку: отмечай, мол, разговор закончен, пусть отпускают на вашей проходной! Он расписался без возражений и протянул мне вместе с ней чистый лист бумаги, на котором я под его диктовку собственноручно начертала подписку о неразглашении сведений, имеющих отношение к делу.
— Секундочку! — остановил он меня уже в дверях. Подошел и доверительно, как товарищу по оружию, занятому с ним общим делом, сообщил:
— Вчера по телевидению передали нашу ориентировку на убитую. Редкий случай, но сегодня утром позвонили из центра нетрадиционной медицины и сообщили ее личность. Женя Реутова, из глубинки, проходила у них курс лечения. Не закончила. Пропала.
Я думаю, за свою божескую милость он не ждал от меня благодарного поцелуя. Информацию я приняла к сведению и, сухо попрощавшись, покинула его убогий кабинет и присутственное место в целом. Оказавшись под ясным, голубым небом, вздохнула все же с облегчением, несмотря на груз, возлегший мне на плечи с этого часа. От благодушия, с каким я шла сюда, не осталось и следа.
Вспомнила, как жалела Константина, связанного своей обязаловкой, и захотелось взвыть, повернувшись к окнам горчаковской конторы… И повернулась, глянула на все четыре этажа облезлой стены, но выть не стала. Не позволила мне это сумасбродство Ведьма. Посмотрела моими глазами на занавески за мутными стеклами, на мешающий друг дружке в дверях народ, на машины, стоящие под стенкой колесами в грязной снежной каше, и прокляла своим ведьмачьим проклятьем обитателей сего места. И вроде полегчало. А когда толпа в торговых рядах через дорогу от присутственного места закрутила меня своими потоками, затолкала боками и спинами, снизошло на меня отрезвление и тронуло голову короткой вспышкой боли.
Взяв свалившуюся на меня заботу за шиворот, я выкинула ее к чертям и отдала пространство под черепом тишине и покою. Внутреннее умывание — акт психогигиены — хорошее средство от стресса. Из толпы я выбралась уже вполне спокойной.
Убийство — дело грязное и если даже не очень сложное, то всегда трудное. Не хотелось мне лезть в эту грязь, бог мой, как не хотелось! Одно дело для потехи, как я вчера хотела, — пораскинуть мозгами, потренировать сообразительность, имея возможность в любой момент переключиться на что-нибудь совсем другое, а тут… чистое принуждение! Можно, конечно, плюнув на угрозы Горчакова, продолжать предаваться блаженному бездействию и дальше.
Пусть вертится сам, пробуя доказать свою дикую версию. «Пришить» мне дело ему, скорее всего, не удастся, не на ту напал. Оставлю его с попорченными нервами у разбитого корыта — это определенно. Я так бы и поступила, будь время у меня сейчас в дефиците и не испытай я мгновение черной ярости, за которое кто-то должен же заплатить — не будь я Ведьмой! Так что придется лезть в эту грязь.
Убийцу, в случае полного успеха, я следователю не предоставлю, лавры правосудные мне по барабану, постараюсь расправиться с ним каким-нибудь нетрадиционным образом. А если случай представится Горчакова при этом вымазать с головы до ног, то считай, что за нервы свои я с него получила.
Рассуждая таким образом, я не спеша брела по солнечной стороне улицы, по уже очистившемуся ото льда асфальту и дышала полной грудью весенним полуденным теплом.
Как-то от Аякса услышала, что жизнь представляется ему бесконечной чередой всевозможных передряг. Я тогда посмеялась над ним вместе с ним же, а зря. Самое переменчивое в жизни — сама жизнь, и любую перемену в ней со скидкой или натяжкой можно смело называть передрягой.
— Стерва ты, сволочь последняя, ясно? — Парень в телефонной будке, в такт речи стуча по аппарату кулаком, вполголоса орал в трубку непотребные слова. Заметив меня, наблюдавшую за ним с интересом, бросил трубку на рычаг и заспешил прочь, бурча под нос и застегиваясь на ходу. На полочке, рядом с телефоном, осталась маленькая записная книжка.