Рекомендация Че дорогого стоила, но Хонгр насторожился. Союз? Почему легендарный революционер выразился так? Выходит, Мерлин – не псевдоним известного бойца? Он не член организации?
– Да кто он такой, Мерлин?
– Ты не понял? – удивился Че. – Но ведь ты выполнял его команды. По его приглашению прибыл сюда. Мерлин считает, что ты лучше всех справишься с поставленной задачей.
– Я думал, что мы работаем вместе…
– Так и есть. Но Мерлин – искусственный интеллект проекта «Авалон». Он считает, что человечеству грозит серьезная опасность. И намерен ее предотвратить.
– Почему же он не обратится напрямую к правительству?
– Как? С требованием убить во имя великих целей великого русского поэта? Да и «Авалон» неоднороден… Другие элементы категорически против тех изменений, что инициируются Мерлином. Но тем, кто стоит за свободу, с ним по пути. Поэтому мы и идем на жертвы.
Хонгру стало не по себе. Но кто сказал, что принести человечеству счастье будет легко?
* * *
– И как вас зовут, любезный? – обратился Гумилев к пленнику. – Кто вы такой?
– Дима меня зовут, – обиженно буркнул парень.
– Дима? То есть Дмитрий?
– Нет. Я Дима Соловей. Автор и исполнитель.
Гумилев нахмурился и обратился ко мне:
– Бредит, что ли?
Мне оставалось только пожать плечами. Убийца, представившийся Димой Соловьем, выглядел довольно жалко. Разбитая физиономия, бегающий взгляд, слежавшиеся волосы. Когда-то они, видимо, были уложены в хорошую прическу, но сейчас от нее остались одни воспоминания.
– Зачем вам понадобилось убивать философа? – спросил я. – Кто вас послал?
Возможно, вопросы были лишними. Не исключено, что Гумилев знал ответы на них, но всегда полезно выслушать информацию из первых рук.
– Мои продюсеры, – ответил Соловей. – Они рассчитали, что это поднимет мою популярность.
– И вы согласились? – брезгливо поинтересовался Николай Степанович.
– А что? – огрызнулся Соловей. – Сами вы кто такие? Мне сказали, что философ живет на помойке один. А тут охрана – два жлоба, гранаты кидают, допрашивают… Я, может, имею право на адвоката!
– Сам ты жлоб, – отчего-то обиделся я.
– Продолжайте, продолжайте, – усмехнулся Гумилев. – Значит, жизнь к вам несправедлива?
– Еще бы! Я знаменитый на всю страну певец, а сейчас в меня гнилыми помидорами кидают. Но я никого не убивал! Вот! Вы сами его пришили… Хотя нет, конечно… Про меня ведь должны узнать, что это я его грохнул! Так что запишите! Застрелил из немецкого автомата как пособника фашистов!
– Запишем, – вздохнул Гумилев. – Стало быть, вы решили убить Ницше, чтобы прославиться? По совету продюсеров?
– Да. То есть нет! Я из идейных соображений.
– Да бросьте вы глупости говорить… И кто эти продюсеры?
– Немцы.
– Надо выяснить, что за немцы, – протянул поэт.
– Да простые немцы, – бросил Соловей. – Один негр, другой араб.
– Все-таки бредит, – констатировал я.
– Нет, сейчас такое действительно случается, – после небольшой паузы отозвался Гумилев. – Кстати, вы знаете немецкий?
Земля под нами уже превратилась в шар, челнок мчался в просторах космоса, а невесомость не наступала. Значит, шли мы по-прежнему с ускорением.
– Нет, – заявил наш пленник.
– Я спрашивал Даниила, – хмыкнул Николай Степанович. – А вы-то зачем врете, любезный?
– Я не вру!
– А кто по-немецки на пустыре орал?
Соловей насупился и замолчал.
– Увы, я изучал только английский язык, – ответил я на вопрос поэта.
– Зато у вас есть имплантаты, – заметил Гумилев. – А у меня в комме – универсальная программа-полиглот. Не хотите выучить язык прямо сейчас?
– Зачем?
– Я догадываюсь, куда мы летим. На Луну, в немецкий сектор. Мне кажется, владение языком там пригодится. Выведем на чистую воду загадочных продюсеров.
– Они по-русски прекрасно говорят, – заявил Соловей.
– Хорошо, и тем не менее…
Николай Степанович достал свой комм-луковицу, поколдовал с ним. Мой комм отстраненно поинтересовался:
– Принять программу с чужого информационного устройства?
– Да, – ответил я, понимая, что скинуть на мой комм можно что угодно, вплоть до вируса. Или вирус искусственный интеллект моего комма все же распознает?
Гумилев выглядел таким всезнающим и уверенным в себе, что я начал относиться к нему с подозрением. Кто знает, что у него на уме? Современники рассказывали, что он всегда был таким: самоуверенным, бескомпромиссным, твердым. Сейчас он, видимо, решил вести какую-то свою игру.
Комм начал тихонько попискивать. В районе разъема имплантатов чувствовалась легкая щекотка, мысли рассеивались.
– А вы хорошо говорите по-немецки? – спросил я Гумилева.
– Неплохо, – ответил поэт. – Практиковался в последнее время изрядно. С тем же Ницше разговаривал – полагаете, мы прежде знакомы не были?
– Не задумывался об этом.
– Пытался склонить его к сотрудничеству… Правда, не по просьбе Галахада.
Гумилев поднялся из удобного мягкого кресла – ему, видимо, наскучило наблюдать за действиями автопилота – и подошел к шкафу. Убранство космолета было выполнено в стиле ретро: стилизованные под дерево поверхности, ковер на полу, нарочито вычурная резьба. Когда Николай Степанович открыл дверцу шкафа, очарование старины развеялось. Дверца оказалась тонкой, металлической.
В шкафу обнаружился пулевой револьвер, который поэт любезно отдал мне, несколько комплектов белья, книги.
– Настоящие книги… – завороженно протянул Гумилев. – Здесь их только в вирте и в музеях встретишь. Проклятые голографические панели, или, как их еще называют, букридеры…
– Что же читают хозяева этого космолета? – поинтересовался я.
Николай Степанович вынул из шкафа толстый том и продемонстрировал мне обложку, на которой было крупно написано: «Моя борьба».
Надпись я воспринял сразу в переводе, будто бы всю жизнь читал по-немецки, и только потом сообразил, что слышал о книге прежде, правда, называлась она «Mein Kampf». То есть она и сейчас так называлась, но для моего слуха это звучало уже по-другому. Вот вам и автоматическое изучение языка…
– С каких пор эстрадные певцы увлекаются такой литературой? – поинтересовался я у Соловья.
– Откуда я знаю, что это за книга? Это же не мой катер, – проскулил Дима. – Я и о револьвере не знал.
– А то бы перестрелял нас?