— Я закончил свой первый фоторепортаж для журнала, — сказал он, целуя ее в лоб. — Фотографии — полная банальность, но редактор настаивал именно на таких посредственных снимках. Ничего не должно выделяться, чтобы, не дай бог, не вызвать у кого-то гнев, особенно это касается портретов политиков. Время театральности Генриха Хоффмана уже в прошлом, — пошутил он. — Кажется, старый фотограф, очарованный фюрером, передал все архивы американцам. А там было что передавать. Он следовал за своим хозяином по пятам с двадцатых годов. Ходят слухи, что он все-таки припрятал много сюрпризов. Придет время, и многие частные коллекционеры не упустят случая этим воспользоваться. Если муж Мариетты еще жив, он наверняка заработает на этом. Хоффман и он будут богачами. Такие типы, как они, во всем находят свою выгоду.
Ксения вспомнила, что она встречалась с Хоффманом на одном из приемов перед самой войной. Маленький улыбающийся круглый человечек, напрасно пытавшийся склонить Макса работать на себя. «Это очень опасный манипулятор» — так тогда сказал о нем Макс.
— Ты кажешься довольным, — сказала она, счастливая видеть его таким бодрым.
— Это лишь начало. Все было просто. Всему свое время. У меня получится убедить их быть смелее.
— Но ты же не хочешь довольствоваться репортажами для «Neue Berliner Illustrierter»? — спросила она насмешливо. — Ты гораздо выше этого.
Тут она почувствовала, что тело Макса напряглось. Он отстранился от нее, подошел к окну и принялся рассматривать слепые фасады на другой стороне площади. Старая женщина в черном шла между обуглившимися стволами деревьев. Он следил за ней взглядом, пока она не скрылась из виду.
— Я не знаю, чего я хочу, Ксения.
— Мне нужно тебе кое-что сообщить, — сказала она с бьющимся сердцем, боясь этих его мрачных мыслей, которые пугали и угнетали ее.
— Мне тоже, — резко сказал он. — Я видел Софью.
— Не может быть! Как она?
Софья Дмитриевна была одной из ее подруг детства. Они обе выросли в Санкт-Петербурге, но потом, уже в эмиграции, потеряли друг друга из виду. Софья уехала в Берлин, а Ксения в Париж. Они снова встретились, совершенно случайно, на одном вечере, который устроила Мариетта. Выйдя замуж за Мило, она стала принцессой фон Ашенгер.
— Она выжила в Равенсбрюке. После заговора Штауффенберга ее разлучили с детьми. Теперь ей удалось отыскать трех дочерей, но где находится малыш Фредерик, до сих пор никто не знает.
— Как это? Я не понимаю, — сказала Ксения, садясь.
— Нацисты поместили детей в разные учреждения, подчиненные СС. Так как для родителей дети должны были бесследно исчезнуть, им дали новые имена, а затем воспитали в духе Третьего рейха. Проблема в том, что ребенок не в состоянии вспомнить свое настоящее имя. Фредерика разлучили с сестрами, когда он был еще очень мал. Софья делает все возможное, но пока она не получила пропуск для свободного перемещения по стране, а ведь сироты могли попасть куда угодно. Она боится, что малыша отправили в Богемию, но Судеты теперь в руках чехов, которые вряд ли испытывают сочувствие к немцам.
— Это чудовищно, — удрученно пробормотала Ксения. — Она, наверное, с ума сходит от отчаяния.
— Мы с Клариссой делаем все, чтобы помочь ей.
Ксения не сразу поняла, о ком идет речь.
— Это та девушка, которая живет с Мариеттой и Акселем?
— Ну да. Она ищет младшего брата, который исчез, когда они бежали из Восточной Пруссии.
Ксения вспомнила, как в гневе она схватила незнакомку, находившуюся рядом с Мариеттой, за рукав. С тех пор она не слышала и не вспоминала о ней. Но зато теперь, узнав о ее судьбе, она подумала о своей. Страх быть разлученной с родными, попасть в лагерь беженцев, быть лишенной всего. Перроны незнакомых вокзалов. Тоска и нищета. Ксения, задержав дыхание, потерла виски. Почему она почувствовала себя такой уязвимой? Она думала о своем прошлом, которое уже давно определило ее жизнь. Разве эти шрамы могут до сих пор болеть? Излечится ли она когда-нибудь от этих кошмаров? Она теперь так надеялась на счастье и покой! Она заслужила это. Положив руку на живот, она подняла голову.
— Я беременна, Макс.
Когда он услышал эти слова, кровь прилила к его лицу, подчеркивая его впалые щеки. Несмотря на его все еще нездоровый вид, он показался ей более красивым, чем когда-либо. Другая бы на ее месте испугалась, но Ксения не испытывала страха. Она носила ребенка от человека, которого любила. Это придавало ей сил.
— Я не могу больше оставаться здесь, где такие плохие условия для жизни. Я бы даже сказала, где опасно. Я уже не так молода и не хочу подвергать риску жизнь ребенка, понимаешь? Поэтому самым лучшим решением будет, если мы вместе уедем жить в Париж. И потом, есть еще Наташа. Она будет счастлива познакомиться с тобой. Завтра же я начну предпринимать соответствующие шаги.
Внезапно ее охватила одержимость. Если бы она могла, то уехала бы, не теряя ни минуты. Она увезла бы Макса отдохнуть и восстановить силы. Они гуляли бы по пляжу, под ярким солнцем. У них наконец появилось бы время побыть вместе. «Ривьера так прекрасна!» — Она улыбнулась, но улыбка ее исчезла, как только она ощутила непроницаемость Макса. В его молчании было что-то необъяснимое, почти жестокое. Опускались сумерки, так что был виден только его серый силуэт напротив стены, угадывались твидовая куртка с бесформенным воротником и штаны с карманами на коленях. Сердце Ксении екнуло.
— Тебе будет намного лучше в Париже, — настаивала она. — Здесь, в Германии, больше не на что надеяться, ты и сам это видишь. Все больше и больше людей начинают думать об эмиграции. Русские никогда не оставят территорию, которую они заняли, в том числе большую часть Берлина. Здесь как в тюрьме.
Расстроенная, она поднялась и тоже подошла к окну.
— Чего можно ожидать от этих развалин, Макс? Этот город мертв. Настало время перевернуть страницу. Эта беременность — чудо, которое произошло с нами, и мы обязаны воспользоваться этим шансом. Ты не видел, как росла Наташа. В течение долгого времени мы с тобой жили в разлуке. Сколько потерянных лет! — вздохнула она.
— Не я в этом виноват, — холодно бросил он.
Она раньше не замечала в нем такой непреклонности. Такого бездушного взгляда, от которого сжималось сердце и хотелось кричать.
— Я попросила у тебя прощения.
— И я тебя простил. Но чего ты теперь от меня добиваешься? — раздраженно спросил он. — Все бросить, поехать с тобой, чтобы играть роль внимательного и любящего папаши? Преданного муженька? Это тебе нужно? Я должен перевернуть страницу, говоришь ты? Вот так щелкнуть пальцами, и все сразу станет на свои места, — презрительно ухмыльнувшись, гримасой он сделал жест, соответствующий словам. — Потому что ты так решила. Потому что сегодня тебя это устраивает. Как мне повезло! Наконец ты соизволила выделить мне местечко рядом с собой. Наверное, я должен поклониться тебе в ноги?
— Я хочу разделить свою жизнь с тобой.