— Когда нас выгнали из дому, я был еще слишком мал, чтобы протестовать. Я не мог не подчиниться. Теперь никто не может отдавать мне приказы. Теперь я сам принимаю решения, которые мне кажутся полезными для нашего будущего. Я не собираюсь оставлять тебя, Лили. Но я должен вернуться туда и потребовать, чтобы нам отдали то, что нам принадлежит.
— Но никогда и никто не вернет нам маму, папу и Далию. Неужели ты веришь, что камни заменят нам семью?
Голос Лили прервался рыданиями. Феликс очень жалел сестру. Двое сирот. Двое сорванных с места. Без корней и привязанностей. Он хотел взять ее за руку, успокоить, сказав, что останется еще на некоторое время в Париже, но не смог. Потому что так он не уедет никогда. То, как он жил здесь, казалось Феликсу иллюзорной свободой. Надо иметь большую силу воли, чтобы перешагнуть через прошлое, и он спрашивал, хватит ли у него сил для этого.
Как заставить сестру понять, что это сильнее его? Неизбежное и неотделимое. Воспоминания о счастливом детстве, о внимательных воспитателях, о веселых товарищах. Огонь, который горел в камине салона в Грюнвальде. Скатерть на столе в обеденном зале, на ней стояла фарфоровая посуда, серебряные приборы, а на стене висели семейные портреты. Маленький мальчик, мать держит его за руку, чтобы он не соскользнул в воду, кормя уток в пруду. Гармония немецкого языка, поэмы, которые он декламировал перед классом, вкус взбитых сливок на губах, отец, читающий газеты на террасе кафе. Швейцар в ливрее торжественным жестом открывает двери в магазин. Известная всему миру хрустальная пирамида за стеклянной витриной. Могилы их предков.
— Правда в том, что ты хочешь вернуться, потому что вообразил себя хозяином магазина. Это чистый эгоизм. Ты чувствуешь себя растерянным, потому что не знаешь, что делать со своей жизнью. У тебя не хватает духа начать свое собственное дело с нуля. Ты нуждаешься в так называемом наследстве, от которого остались только обломки. Тебе кажется, что так будет легче, чем строить все заново, я права? И для этого ты согласен унижаться. Собирать пепел среди трупов. Это ли не самая настоящая трусость, Феликс?
Молодой человек побледнел. Несколькими убийственными фразами Лили перевернула все его чувства, которые он испытывал до сих пор и которые он пронес через все невзгоды. Так, словно кто-то чужой прикоснулся к его мечте немытыми руками.
— Все, что ты сказала, это мерзко, но в одном ты права: я горжусь своей принадлежностью к талантливой семье. И я люблю Берлин, который как мог сопротивлялся Третьему рейху. Нацизм не был нормой для Германии, а зловещей крайностью. Зловредной опухолью, поразившей всю страну и поставившей евреев вне закона. Наш дядя погиб в 1914 году, сражаясь за родину, которая была тогда всеми уважаема. Я отказываюсь вычеркивать из своей судьбы вековое существование нашего рода, ничего не предприняв, слышишь? Это все равно что наплевать в души наших предков. Когда у меня родятся дети, я надеюсь передать им традиции терпения и гуманизма и воспитать их, по возможности, в Германии. Почему бы и нет, если Германия будет навсегда избавлена от своих демонов? — заключил он не без вызова.
— Делай что хочешь! Я тебе мешать не буду. Возвращайся туда! Посмотрим, как тебя примут немцы. Хорошего же мнения ты об этих негодяях! Может, они будут на радостях носить тебя на руках? Езжай, их еще не всех перебили… Кое-кто остался. И конечно, они не монстры, раз находятся еще евреи, которые хотят жить вместе с ними!
Он задрожал.
— Ты мне противна.
Расстроенный ее враждебностью, Феликс отступил, у него было ощущение, что Лили его ударила. Это негодование, даже ненависть, оказалось слишком тяжело вынести. Она его немного пугала. Что он мог ей возразить? Слова тут были ни к чему, но он не хотел жертвовать своими убеждениями в угоду подростку с израненной душой, пусть даже это была собственная сестра. Он просто не мог себе этого позволить. Он должен был сначала разобраться в себе. Не говоря больше ни слова, он вышел из комнаты. Больше всего боли ему причинили не обидные слова Лили, а мысль о той печали, которую испытала бы их мать, если бы увидела, до какой степени отчаяния дошли ее дети.
Было уже восемь вечера, а Наташа все еще не вернулась. Феликс обеспокоенно посматривал на стрелки салонных часов, не зная, стоит отправляться на поиски или еще немного подождать. Наташа не любила опеку, но это было впервые, когда она исчезла так надолго без предупреждения. Спрашивать совета у Лили, которая закрылась у себя в комнате и не хотела общаться с братом, было бесполезно. Когда-то Наташа уберегла его от совершения глупостей, но теперь он боялся, как бы их роли не поменялись. Слишком странно она вела себя в последнее время.
Он снял трубку, чтобы навести справки у друзей, в домах которых были телефоны. Все оказалось впустую. Никто ее не видел. Феликс стал разрываться между тревогой и недовольством. Могла хотя бы предупредить, куда идет! Может, она отправилась к тете Маше, которая несколько недель назад вернулась в Париж? Та обязательно бы подняла тревогу, если бы ее племянница исчезла. Феликс поморщился. Лучше подождать, прежде чем поднимать панику. Еще она могла поехать к дяде Кириллу. В тот вечер за ужином она не сводила с него глаз. Феликс редко когда видел, чтобы девушка так открыто восхищалась кем-то. «Это, конечно, все объясняет, — успокаивал он себя. — Зная, что ее дядя пробудет в Париже недолго, она захотела воспользоваться случаем».
Для очистки совести он решил поискать номер телефона Кирилла Осолина в адресной книжке Наташи. Войдя в темную комнату, он, поколебавшись, открыл ящик письменного стола.
Красной записной книжки там не оказалось, но вскоре он увидел ее на ночном столике. Продвигаясь по комнате, он споткнулся о книгу. Нагнулся, чтобы поднять ее и положить на кровать, но тут увидел несколько разбросанных листков, напоминающих анкету. Несмотря на то что все слова были написаны кириллицей, одного вида серпа и молота в верхней части листа было достаточно, чтобы встревожиться.
— Что же ты задумала, Наточка? — пробормотал он.
Опустившись на колени, он вгляделся в бумаги. Один текст на французском языке, отпечатанный на бумаге низкого качества, подтвердил его страхи. В нем расхваливались преимущества жизни в Советском Союзе, этом настоящем демократическом рае для трудящихся всех национальностей. Загадочная, по-отцовски сердечная улыбка озаряла лицо Иосифа Сталина. И тут Феликс понял, где нужно искать Наташу. Он стал яростно листать записную книжку, пока не нашел нужный номер.
Раиса была высокой и плоской, как доска, особой, с вялыми жестами; она любила носить одежду ярких цветов, которые совершенно не сочетались с ее бледной кожей. Феликс находил ее болтливой до занудства. Она с экзальтацией относилась к стране своих родителей, это состояние подпитывало чтение больших патриотических поэм о родине, о русской земле, о вечной славянской душе. Она шла на прогулку, повязав голову платком, который придавал ей вид бабушки. Ее мать умерла при родах, а отец не очень заботился о том, чтобы воспитать ее надлежащим образом. Она ругала жизнь в Париже, находя ее посредственной и убогой. Когда-то Наташа насмехалась над ней и над ее пламенными речами, но в последнее время она слушала ее, не перебивая.