В Берлине ситуация с каждым днем становилась все более напряженной. Русские делали все, чтобы помешать союзникам использовать воздушный мост, предпринимая при этом рискованные шаги. С большим трудом удалось избежать нескольких «недоразумений» в воздухе. Вместе с тем советские офицеры, обсуждая со своими иностранными коллегами вопросы, касающиеся воздушных коридоров, поднимали бокалы за их успешное функционирование. «Что более всего обескураживает при общении с этими людьми, так это то, что никогда не знаешь, с какой ноги нужно начинать с ними танцевать, — думала Линн. — И воздушный мост тому доказательство». Спустя какое-то время стало ясно, что русские разочарованы. Начал ли сомневаться Сталин? Он, наверное, не ожидал столь жесткого сопротивления.
Дмитрий Кунин закончил главу, аккуратно положил закладку между страницами и закрыл книгу.
— Вас не тошнит от чтения во время езды? — спросила Линн на французском языке.
Во время их первой встречи он признался, что лучше владеет языком Вольтера, нежели Шекспира. Поэтому она оказала ему эту любезность, чтобы помочь подыскивать необходимые слова и яснее выражать мысли.
— Разве от чтения Толстого может тошнить? — пошутил он.
— «Анна Каренина»?
— Нет, «Война и мир».
— Хороший выбор, — сказала она с улыбкой, с удовольствием заметив хитрый блеск в его глазах.
— История нас многому может научить. От прошлого не уйдешь.
— И тем не менее люди продолжают совершать одни и те же ошибки. Можно подумать, что из уроков истории никто не извлекает пользы. Взять хотя бы Адольфа Гитлера, который хотел завоевать вашу страну.
— Ему это почти удалось.
«Нет ли в этой фразе чего-либо провокационного?» — подумала Линн, глядя на затылок шофера.
— Не бойтесь, он не понимает по-французски, — продолжил Кунин. — Я убедился в этом.
— Каким образом?
— Не очень хорошо отозвался о его матери. Он никак не отреагировал. Значит, не понимает.
— Если только не делает вид.
— Вы еще пугливее, чем мои соотечественники, — улыбнулся он. — Нет, уверяю вас, мы можем говорить совершенно свободно. И потом, я знаю этого парня с войны. Мы вместе сражались. В машине нет микрофонов. Такие устройства только разрабатываются. Вы можете мне доверять. Я стараюсь избегать опасностей. У нас достаточно произнести несколько слов, чтобы исчезнуть навсегда. Именно поэтому в общественных местах обычно царит гробовое молчание. Люди не разговаривают друг с другом, опасаясь доноса.
Он говорил с обезоруживающей иронией. Линн была удивлена: именно он стал инициатором подобного разговора. Несмотря на видимую беззаботность, Кунин говорил монотонно, достаточно тихо, чтобы звук мотора заглушал его голос. Он изображал расслабленного, уставшего человека, рассуждающего о солнечной погоде и вчерашнем дожде. Но что его могло толкнуть на такую откровенность? Линн опасалась ловушки.
— Что же вы молчите? — спросил он.
— Ваши речи заставляют меня бояться. За вас.
Он пожал плечами.
— Перед отъездом мой отец сказал, что вы хороший человек. У него это самая высокая оценка.
— Но он меня совсем не знает.
— У вас с ним есть общий друг. Этого для него достаточно.
Линн подумала о Максе, о том впечатлении, какое он производит на людей. Уж лучше бы он был самым заурядным человеком. Одним из многих. Тогда она смогла бы быстрее его забыть. Их роман, если вообще можно было так назвать их отношения, потихоньку сходил на нет. Но чем оценивать подобные отношения? Их длительностью? Или тем счастьем, какое они принесли, даже если это счастье оказалось коротким и эфемерным. Или сожалениями, оставшимися после разрыва?
— Мой отец очень рисковал, спасая его. Признаюсь вам, я рассердился на него за то, что он подверг себя такой опасности.
— Вы говорили, что от прошлого не убежишь, — с горечью откликнулась она.
— Вы имеете в виду Ксению Федоровну Осолину?
Она расстегнула пальто. Автомобиль обогревался плохо, но все равно ей было очень жарко. Сиденья, обтянутые кожей плохого качества, источали неприятный запах. Холодный воздух, проникающий в приоткрытое окно, лишь слегка обдувал лицо.
— Вы ее знаете? — спросила она.
— Нет, только слышал о ней.
— Я тоже. Просто безумие: эта женщина, которую я даже не знаю, занимает такое важное место в моей жизни!
Она рассердилась на себя за это глупое признание, которое ставило ее в зависимое положение. Ей не удалось сохранить невозмутимость, что не соответствовало статусу британского офицера, но было простительно для женщины, которая испытывает ревность. «Я все испортила», — раздосадованно подумала она.
Дмитрий Кунин смотрел на молодую англичанку, не выказывая эмоций. Он многое знал об этой женщине, так как советская разведка в свое время собирала информацию о ней. Он восхищался ее храбростью во время войны. Это была женщина с сильным характером, она достойно держалась в любой ситуации и теперь, похоже, переживала, что не смогла скрыть волнения, из-за которого пылали ее щеки. Любопытно, но он завидовал, что она сохранила способность краснеть, в отличие от него и русских из его окружения, которые так хорошо научились скрывать чувства, что создавалось впечатление, что ты актер и играешь на сцене. А сам он разве не прятал всегда свои чувства? Сталинизм делал людей параноиками. В двадцать семь лет Дмитрий Кунин иногда задумывался, правдивы ли его чувства. Нужно было иметь сильный характер, чтобы не сбиться с пути, на котором одиночество было самым верным спутником.
Линн Николсон боялась его. Он догадался об этом по ее мимике, по тому, как она постоянно теребила перчатки. Он понимал, что она сбита с толку. Ситуация была более чем странной. Он вспомнил последний разговор с отцом перед отъездом последнего в Ленинград.
Они встретились в одном из берлинских пивных баров, которые просто очаровывали советских военных. Происходило это недалеко от Бранденбургских ворот. В помещении стоял крепкий запах пота и табака. Все говорили громко, заглушая выступление певицы. Здесь еще витал дух фронтового товарищества, которое так ценилось во время войны, а теперь об этом вспоминали со слезами на глазах. Его отец дал ему неожиданное поручение. Так как Дмитрий на неопределенный срок оставался в Берлине, отец попросил его позаботиться о неком Максе фон Пассау. Тогда Дмитрий в первый раз услышал это имя. Сначала он подумал, что отец шутит.
— Ты считаешь, что я гожусь на роль ангела-хранителя? — улыбнулся он.
Отец ограничился тем, что многозначительно посмотрел на него. Потом до глубокой ночи за бутылкой водки он слушал, как Игорь Николаевич вспоминал прожитые годы, часто наклоняясь к сыну и говоря почти на ухо. Вспышки в памяти. Запахи прошлого. Эти смущенные признания, выраженные в простых, но емких словах, свойственны русским, которые с годами становились все серьезнее, и они тронули молодого человека. Он понимал, что это дань Игоря Николаевича любви своей юности, и отнесся к этому с уважением.