– Скорее!
Мритский грубо толкает горничную, пинком отшвыривает кресло, срывает одну из картин и давит на спрятанную под ней кнопку. Часть стены отъезжает в сторону, открывая проход в подземный коридор, и Вениамин берёт жену за руку:
– Теперь ничего не бойся. – Его голос прерывист. – Теперь всё в порядке.
* * *
Скорость – вот их главная и единственная ставка.
Защиты практически нет, пожертвована в пользу скорости, «Гаттас» и бомбомёт проигрывают пушке, даже восьмидесятимиллиметровой, зато бронекорда быстра, рвёт с напором породистого рысака и ловко маневрирует, объезжая скалы и валуны. Оставляет за собой шлейф пыли, выдающий её с головой, но сейчас это неважно: крейсеров, как Холь и обещал, нет. Никого нет, никто не мешает, и бронекорда добирается до форта вдвое, а то и втрое быстрее, чем ожидают те, кто за ней следил, проезжает мимо опустевших мастерских, мимо палаточного городка, жители которого укрылись в форте, и притормаживает в четверти лиги от Северных ворот.
Павел надеется, что трибердийский флаг удержит мритов от огня, выбирается из водительского кресла, собираясь включить радиостанцию и объяснить своё присутствие у Карузо, но не успевает.
Южные ворота разлетаются, и в проёме показывается колёсный бронетяг…
– Ипатая каракатица!
Гатов возвращается за руль и резко разворачивает машину, ставя её кормой к форту. Он уверен, что его неглупые друзья сами догадаются, что нужно делать.
* * *
– Сколько ждать?
– Понятия не имею.
– Они скоро опомнятся, – нервно произнёс Шубе.
– Без тебя… – Ядге сплюнул, – знаю.
И поморщился – о броню со звоном расплющилась очередная мритская пуля.
Тяжёлую технику гвардейцы захватили без особого труда, поскольку большая часть защитников Карузо пребывала или на стенах, или в подвалах, то есть вдали от гаража, и совершенно о нём не думала. Сначала мриты переживали бомбардировку, потом высыпали глазеть на бой, потом принялись радоваться победе, и в результате лекрийцы, почти не скрываясь, добрались до машин и шутя перерезали мизерную – три человека – охрану. Добыча оказалась отличной: колёсный «Ядрат», вооружённый четырьмя «Шурхакенами», и два гусеничных «Бёллера» со стомиллиметровыми пушками. Их выкатили во двор Восточного сектора и устроили жестокую потеху, в упор расстреляв солдат и казарму. Снарядов оказалось вдоволь, экономить их не имело смысла, а потому Восточный сектор пережил нечто, похожее на бомбардировку с воздуха.
А может, и пострашнее.
Трёхэтажная казарма частично обрушилась, главный вход завален, а правое крыло охвачено огнём. Подвал цел, но укрывшиеся в нем люди будут в первую очередь думать о тушении пожара, а не о нападении на лекрийцев. Казарма временно нейтрализована, а ворота свободны – несколько пушечных залпов разнесли их вдребезги, открыв вожделенный проход на волю. Казалось бы, – беги, пока есть возможность, но лекрийцы ждали Фила и потому медлили, продолжая удерживать двор Восточного сектора и жёстко отвечая на каждый выстрел. Лекрийцы ждали, но Ядге понимал, что с каждой секундой его поддерживает всё меньше бойцов.
– Сколько ещё? – вновь осведомился Шубе.
– Им требуется время, – напомнил Ядге.
– Которого нет.
– Без нас ребятам точно крышка.
– Лучше им, чем всем.
Ещё пара пуль из приземистого хозяйственного здания, «Бёллер» бьёт по нему прямой наводкой, и к равнодушному небу поднимается столб пыли и дыма, жалкое украшение, если вспомнить недавно закончившуюся битву.
– Если Саймон притащит Мритского или Холя, мы до конца жизни будем купаться в золоте.
– Мёртвым деньги не нужны!
– Ты ещё жив!
– Брат, не жадничай. – Шубе утирает пот и пристально смотрит Ядге в глаза. Он действительно уважает старого охотника, признаёт его авторитет, но сейчас не может не гнуть свою линию: – Ты сам понимаешь: ещё десять минут, и мы здесь ляжем.
Груда золота близко, рукой подать, но перед нею встают приходящие в себя мриты.
– Пять минут, – бурчит Ядге. И даже растопыривает ладонь, показывая пальцы: – Пять!
– Хорошо, – кивает Шубе. – Я возьму под контроль ворота, чтобы мритские вояки нас не заперли.
И чтобы первым смыться, если запахнет жареным.
– Договорились, – отвечает Ядге, прекрасно понимая, что спорить бессмысленно.
Через несколько секунд «Ядрат» медленно, продавливая неупавшую створку, проходит через Северные ворота.
Взрыв.
* * *
– Огонь!
– Не ори!
– Огонь!
– Заткнись!
– Огонь!
– Урод!
Каронимо привычно склонился за «Гаттасом». Странно, что он слышит хоть что-то, кроме рёва шестиствольного пулемета, но, как выяснилось, слышит. Или ему кажется, что слышит. Или он просто орёт кому-то, требуя заткнуться, а получается, что орёт на Мерсу.
Который с лихорадочной поспешностью закладывает в бомбомёт выстрел за выстрелом, посылая смертоносные гостинцы в выехавший из форта «Ядрат». И сам себе командует:
– Огонь!
Затыкает уши и наклоняется, одновременно отворачиваясь от трубы бомбомёта и прихватывая из ящика следующий снаряд.
– Огонь!
На их счастье, эта модель бронетягов проектировалась как флагманская и вооружалась только пулемётами: два курсовых, два кормовых. На их несчастье, экипаж «Ядрата» открыл огонь, едва разглядев бронекорду, и буквально вынудил учёных принять бой.
– Я вам покажу, уроды, вы у меня наплачетесь! – не унимается Бааламестре.
Пули «Гаттаса» без устали молотят по корпусу «Ядрата», старательно выискивая бреши в броне, разносят навесное оборудование, рикошетят, причудливо меняя траекторию, пытаются добраться до ходовой, в надежде повредить подвеску, а ответ приходит скромный, поскольку один из курсовых пулеметов «Ядрата» уже умолк: сначала прилетела бронебойная бомба от алхимика, а затем – град пуль из шестиствольного монстра.
– Не нравится?!
Выдержать академический напор трудно, несчастливый бронетяг, очевидно, проигрывает бронекорде дуэль и начинает уползать, возвращаясь под прикрытие крепостных стен.
– Мы его сделали!
– Ипатый сын!
– Получили?!
Мерса и Бааламестре – чумазые, потные и весёлые – радостно вопят и грозят кулаками уходящему врагу.
* * *
– Стой!
– Что? – испугалась Агафрена. – Что случилось?
Бомбардировка, разговор о Холе, известие о его смерти, известие о его рабстве, нападение лекрийцев, перестрелка, взрывы, хрипы умирающих, путешествие по тёмному подземному коридору… Нервы женщины напоминали натянутую и даже сильно перетянутую струну, способную в любой момент лопнуть какофонией неистовой истерики. Агафрена едва держалась, вот и вскрикнула, услышав неестественный голос мужа.