Первыми шли Матвей и Силантий, прощупывая древками рогатин землю. Десятник, известное дело, был упрям и осторожен. Атаман предупредил об осторожности, дабы в топь али нору звериную сослепу не провалиться, – вот и старался. Вместе с ними топали Кудеяр с подвязанной рукой и Ухтымка, все еще слабый, однако помощи больше не требующий. Все же из одного десятка все, вместе надлежит держаться. Естественно, и обе пленницы сир-тя тоже держались с ними. Остальная ватага двигалась позади, шагах в двадцати, готовая прийти на помощь в случае опасности.
По счастью, ничего страшнее пары ручейков по колено глубиной путникам не встретилось. Земля была пологая, лишь с небольшими взгорками и мелкими широкими лужами, густо поросшими по краям рогозом. Именно им и пришлось подкрепляться вечером голодным людям. Атаман на первом же болотце отдал приказ свободным от поклажи казакам и женщинам надрать корней, перед рассветом немудреную добычу выполоскали в ручье, почистили и порезали на всех. Сырым рогоз напоминал брюкву, был таким же жестким и безвкусным – но после двух голодных и тяжелых дней все были рады и такому угощению.
Подкрепившись, женщины расстелили меховой полог, натянули его на раненых.
Митаюки показалось, что бледнолицых девушек стало уже семь – но от усталости она не придала значения этой странности. День и ночь на ногах – еще и не такое может причудиться. Люди стали торопливо забираться под покрывало, вытягиваясь и, дабы согреться, плотнее прижимаясь друг к другу. Юная шаманка, скинув свою накидку, указала на нее Матвею, а когда он лег – плотно притиснулась, съежившись, и полностью утонула во влажных, но жарких объятиях. К тому моменту, когда немец и его помощники принялись набрасывать на полог траву, ветки и всякий сор, она уже крепко спала…
Вторая ночь оказалась точно такой же – только закончилась она не в травянисто-мшистой тундре, а в куда более теплом и благополучном редколесье. Точнее сказать – в густом бескрайнем ивняке в полтора роста высотой, средь которого тут и там поднимались корявые березы и осины. То ли им света не хватало, то ли тепла, то ли корни мокли – однако роста деревья не набирали, чахли.
Здесь развернутые пологи оказались уже не одеялом общим, а крышей – сшитые кожи легли на макушки и ветви кустарника, слегка их пригнув, и остались там, позволяя путникам без труда выпрямиться во весь рост. Митаюки это показалось куда более уютным, но Ганс Штраубе, наоборот, ругался, боясь, что среди зелени коричневые шкуры окажутся слишком заметными. Веток поверх них немец и казаки накидали изрядно, но сравниться сочностью с настоящими зарослями эта маскировка, конечно же, не могла.
Иван Егоров, пытаясь понять, куда попала его ватага, разослал в разные стороны три дозора, выставил двух часовых, после чего путники улеглись отдыхать.
Матвею довелось караулить во вторую смену. Поэтому Митаюки-нэ благополучно заснула в его объятиях. А когда немец поднял казака сторожить – поднялась вместе с ним, ненадолго выскочила из-под мехового навеса, быстро стрельнула глазами по небу. Ничего не заметила, но все равно как можно быстрее вернулась назад. Серьга вел себя куда спокойнее: уселся на камень у края полога, положил копье на колени и принялся скользить взглядом по кустарнику то справа, то слева. Но больше – слушать, что происходит в колышущихся на ветру зарослях. Девушка подошла к нему ближе, села напротив, поджала под себя ноги. Казак остановил взгляд на ней:
– Это правда, что ты понесла?
– Мы спим вместе уже много дней. Разве ты не знаешь, что после сего случается?
Матвей криво усмехнулся, стрельнул глазами вправо, влево. Кустарник тихо шелестел, стрекоча кузнечиками и попискивая невидимыми птицами, время от времени выбрасывал в полет стремительных стрекоз или ярких мельтешащих бабочек. От него пахло сладким липовым медом и прохладным соком свежесломанной осоки.
– Скажи, зачем ты пришел в наши земли, Матвей Серьга? – неожиданно спросила Митаюки.
– Веру Христову защищать, – пожал плечами мужчина.
– Разве сир-тя ей угрожали, Серьга?
– Я казак, я должен защищать истинную веру. Басурман мы побили, схизматиков побили, – задумчиво подергал себя за бороду Матвей. – Вот, сюда пришли.
– Вы пришли сюда только потому, что в прежних землях не осталось с кем воевать? – удивилась шаманка.
– Дело казака за веру Христову живот свой положить, – уклончиво ответил Серьга. – Вот в походы и ходим.
– Но ведь ты можешь погибнуть!
– Все погибают, и я погибну, – без особого восторга, но и без горести ответил мужчина. – Уж лучше от пули литовской али сабли татарской, нежели от болезни какой или иной гадости. Все умрут. Так лучше уж со славою и веселием, нежели лихоманкой задыхаясь али от колик высыхая!
– Неужели вы все такие? Там, в твоих землях, откуда ты пришел?
– Отчего же? Есть те, кто с торга живет. Есть те, кто землю пашет. Да токмо не мое это, девка! Тоскливо мне в грядках ковыряться. Песни душа просит, радости. Лихости, одним словом.
– Коли сир-тя примут веру вашу, что потом будет?
– Примут – и славно. Стало быть, дальше пойдем, – пожал плечами казак.
– Оставите как есть и дальше пойдете?
– А чего еще надобно, коли язычество поганое искоренится?
– Если вам ничего не надобно, кроме славы и веры в бога вашего, зачем вы забираете идолов?
– А вдруг нас все же не убьют? – ехидно ухмыльнулся Матвей Серьга, и юная шаманка легко ощутила из его эмоций, что ждет тогда лихого казака скучная сытая жизнь, безделье и унылая смерть в окружении родственников и в своей постели. От которых он, на самом-то деле, отказываться ничуть не собирается. Девушка открыла рот, но о будущем дикаря – и своем собственном – спросить уже не успела: справа из кустов послышался треск. Матвей вскочил, держа рогатину наперевес, а из ивняка послышался сдавленный вскрик:
– Каза-аки!!!
Мгновением спустя из трещащих ветвей выпрыгнул Маюни, замедлил шаг, испуганно потыкал пальцем через плечо. Еще миг – и над пареньком показалась вытянутая зубастая морда, распахнулась…
– Х-ха! – Толкая копье за основание ратовища обеими руками, Серьга быстро и уверенно вогнал рогатину в основание пернатой шеи волчатника, прыгнул вперед, дальше, на ходу выхватывая саблю, и одним взмахом раскроил голову второго хищника, повернулся к третьему. Митаюки вскинула руку, собираясь спутать зверю мысли пугающим заклинанием, но тут неожиданно Маюни развернулся, подпрыгнул и обхватил обеими руками пасть волчатника, захлопнув ее и не давая раскрыться снова. От повисшей на морде тяжести хищник потерял равновесие и воткнулся острым кончиком морды в землю. Тогда шаманка плюнула на чары, схватила одну из лежащих пик и просто воткнула ее под встопыренное крыло.
В кустах шумным падением завершилась схватка казака с четвертым зверем. Матвей бегом вернулся к навесу, с облегчением перевел дух, выдернул пышное перо из хвоста мелко вздрагивающего в судорогах волчатника и принялся тщательно вытирать клинок.