– Ха! У нас Кум, у них Кукум!
– Есть еще этот… Горазд! – продолжал просвещать одноотрядников Шиш. – А кто на греве у них сидит, эконом, его, знаете, как зовут?
– Ну…
– Мина!
– Какая мина? – не поверили обиженные.
– Противотанковая! – обиделся Шиш. – Имя такое – Мина!
Засмеялись обиженные, замотали головами, усыпая пространство вокруг себя удивленными междометиями и ласковыми матюками, высказываясь в том смысле, что погонялово – это целая наука и ничего в ней понять нельзя. Когда до обиженных дошел слух, что секретарша Хозяина, она же его племянница и сожительница, составляет научный доклад на тему «Кто – кто, почему и зачем», то сами этой теме посвятили многочисленные прения, закончившиеся, как всегда, ничем. Потому как – наука, и не простая геометрия, а великая наука жизни зэка.
Одному погонялово вместе с фамилией достается. Например: по паспорту Шишиморов и по жизни Шиш. Или Зинченко – Зина! А как получилось, что Витька Герберсдорф со своей нерусской фамилией стал русским Жилбылсдохом? Кто скажет и кто ответит, если сам он в ответ на этот вопрос плечами пожимает. С Хомяком все ясно: чтобы зять не пил, теща ему в еду порошок специальный подсыпала, а он пить продолжал и раздувался так, что на хомяка стал походить – и щечки, и глазки – один в один. Ну а Суслик? Он ведь на одноименное животное внешне совсем не походит, и фамилия у него Егорычев. Правда, посвистывает постоянно через дырку между передними зубами, может, поэтому? Клешнятый потому Клешнятый, что клешни имеет вместо ладоней, которые по пьяному делу отморозил, тут все ясно, а вот почему Немой – Немой, если он говорит все время, так что не знаешь, куда от него скрыться. Правда, язык у Немого до половины отсутствует от полученного в пьяной драке удара в челюсть – откусил и в горячке ближнего боя проглотил. Можно было тогда его к оставшейся части пришить, но для этого живот пришлось бы разрезать и искать там среди непрожаренной картошки, непрожеванных килек, густо смоченных жидкостью для мытья окон с лирическим названием «Синева». Знаем мы нашу медицину: разрезать разрежут, а найдут ли? Не факт, совсем не факт. А потом еще со злости ножницы там оставят и зашьют, знаем мы нашу медицину. Короче, залил огрызок языка йодом, зажило, как на собаке, и получился Немой. А назовешь его так – обижается, и в который раз начинает эту историю рассказывать, что хоть беги! А вот Гитлер на Гитлера ни капельки не обижается, откликается с удовольствием. Скажешь ему при встрече: «Хайль Гитлер», отвечает вежливо: «Хайль», руку вверх поднимешь, и он то же самое делает. А почему он, Иванов Иван Иваныч, Гитлером стал? А потому, что под носом у него, под самой пимпочкой – болячка незаживающая, как сам говорит – золотуха, из-за нее он волосы над верхней губой не сбривает, от чего и походит на Гитлера. Причем раньше совсем не был похож, потом все больше и больше и скоро будет точь-в-точь фюрер. Выходит, как человека назовешь, таким он и сделается? А на это кто ответит?
Эти и многие другие свои размышления готовы были рассказать секретарше обиженные, послужить, так сказать, науке, но пока новость та до 21-го отряда доползла, говорят, она свой доклад с других слов уже написала, Игорёк, говорят, подсуетился.
И эту невеселую историю из своей жизни вспомнили обиженные, а искомое слово все на ум не приходило, и вдруг Немой как заорет, как небось Колумб не орал, когда открывал свою поганую Америку.
– Вааханные!!!
Иные даже испугались, но, конечно, не бригадир. Жилбылсдох кашлянул в кулак и вежливо попросил.
– Повтори, только звук убавь, – потому что никто из-за громкости не понял.
– Вааханные! – повторил Немой тише, но глаза его по-прежнему горели счастливым блеском первооткрывателя.
– Аханые? – пожал плечами бригадир. – Когда это мы ахали? И с чего нам ахать?
А Немой замахал руками и зачастил, повторяя с объяснениями все то же слово, но его больше прежнего не понимали.
– Затраханные! – догадался вдруг Шиш и от радости даже на месте подпрыгнул.
Немой торопливо закивал и еще чаще заговорил, объясняя, как он это понял, но от него уже отвернулись. Перехвативший лавры первооткрывателя, Шиш чуть не лопался от гордости.
– Да, похоже… – задумчиво проговорил Жилбылсдох, но в голосе его все же присутствовало сомнение. – Ну-ка, Шиш, отбеги-ка вон туда и крикни, а мы послушаем, – предложил он.
Шиш не сразу врубился.
– Что крикнуть?
– То самое! – высказал свое раздражение староста, и, мгновенно все поняв, Шиш сорвался с места и быстро побежал в указанном направлении. Последний раз так быстро Шиш бежал ровно шесть лет назад в городе Энгельс Саратовской области, где в бродяжьей своей жизни оказался по случаю и по случаю же вытащил из открытого окна стоявшего на обочине шестисотого мерина толстую тяжелую борсетку. В ней лежали пистолет и пачка баксов, но воспользоваться ими не пришлось, потому что погоня началась сразу же. Шиш хотел бросить пистолет, но, догадавшись, что из него его тут же подстрелят, делать этого не стал, бросить же деньги мысли не возникало, потому как таких денег он сроду в руках не держал. Для спасения чужого бабла, а заодно и своей жизни Шиш забежал в отделение милиции, в котором просидел накануне в обезьяннике несколько суток и, ежедневно моя во всем отделении полы, со всеми ментами перезнакомился. На бегу Шиш все рассчитал: пистолет сдать государству, ценой половины денег купить у ментов свободу, а бандиты пусть отправляются туда, где им место, то есть в тюрьму. Менты внимательно его выслушали, но поступили иначе: деньги поделили с подбежавшими следом бандитами и пистолет им вернули вместе с Шишом, взяв слово, что на их участке его мочить не станут, потому как по мокрому делу много писанины. Бандиты слово сдержали – вывезли Шиша за город и заставили рыть могилу, но, разговорившись за этим неприятным занятием, Шиш убедил их переменить свое решение. Не стали бандиты Шиша убивать, а повесили на него одно свое дело, закрыть которое не получалось, а с потрохами купленные судьи прибавили еще и другие, и накрутили двузначный срок. Но все это было уже потом, а тогда…
Как бежал тогда Шиш и как хотелось ему крикнуть своим преследователям все, что он про них думает, но даже головы не мог повернуть – бандюки на пятки наступали, зато сейчас бежал свободно и легко, чувствуя себя чуть ли не олененком Бэмби. Дважды Шиш останавливался, чтобы прокричать товарищам слово, которого они на самом деле заслуживали, но для чистоты эксперимента староста отправлял его дальше.
– Боюсь, не услышите! – огорчался Шиш, хватая ртом воздух.
– Да услышим, услышим! – успокаивали они его.
Наконец Шиш остановился окончательно и, взмахнув рукой, как сделал это в мотоциклетной коляске о. Мардарий, крикнул громко, радостно, от души:
– Затраханные!!! – И негромко от себя добавил: – Затраханные, кто же еще…
Там повисло тягостное молчание, и все как-то вдруг сникли – слово вновь больно ударило, еще раз обидело…
В том же удрученном состоянии Шиш застал свой отряд, когда, счастливый, прибежал обратно.