– Богородица Дева!
– Царица Небесная!
– Матерь света!
Людмила Васильевна с Натальей Васильевной выражали крайнюю степень восхищения, но восхищение их было искусственным и натужным – говоря языком зоны, где все это происходило, женщины гнали туфту. По всей вероятности, Людмиле Васильевне с Натальей Васильевной представлялось, что монахи привезли из монастыря что-то сугубо монастырское – необыкновенно-древнее, возвышенно-прекрасное, возможно, даже чудотворное, но икона была самая что ни на есть обыденная, чуть ли не фотографическая, убранная в тусклую мишуру, обрамленная блеклыми восковыми цветами в несоразмерно большом и грубом, не так старинном, как старом, не представлявшем не малейшей художественной ценности киоте.
А вот реакция Светланы Васильевны отличалась от реакции сестер – верно, и в самом деле эта икона больше всех была ей нужна.
Как если бы маленькой девочке подарили вдруг даже не ту куклу, о которой мечтала, а ту, о которой мечтать нельзя, которая не продается, – вынули из витрины «Детского мира», протянули и сказали: «Бери девочка, она твоя», а как взять, если от внезапного счастья даже руки не поднимаются? Как та маленькая девочка, Светлана Васильевна стояла перед иконой неподвижно и прямо – пятки вместе, носки врозь, руки опущены, а из ее широко раскрытых глаз сползали по щекам две большие чистые, искренние слезы.
О. Мардарий первым их заметил, подборок его задрожал, и он сам чуть было не захлюпал носом, но все же сдержался и срывающимся голосом умиленно прокомментировал ситуацию на чистом церковнославянском:
– От пречистого образа иконы слезы обои очию, яко струя, течаху и много благодаренья бываху от образа Матери Господней.
А о. Мартирий решительно вдруг поднялся, осенил себя крестным знамением и запел густым тяжелым басом. Просияв взглядом, о. Мардарий тут же подключился, вырвался вперед и повел своим высоким и необыкновенно красивым голосом, а за ними с запозданием и немного вразнобой запели остальные – Людмила Васильевна с Натальей Васильевной и плачущая от счастья Светлана Васильевна. Даже Шалаумов с Нехорошевым – почти не зная слов, выдавая одни лишь окончания, стали подпевать:
– Взбранной воеводе победительная,
Яко избавльшеся от злых,
Благодарственная восписует Ти,
Раби Твои, Богородице:
Но яко имущая державу непобедимую
От всяких нас бед свободи, да зовем Ти,
Радуйся, Невесто Неневестная!
Да, икона была обычная, но что-то совсем необычное, из ряда вон выходящее происходило в тот момент в кабинете начальника ИТУ 4/12-38, все это чувствовали, этого нельзя было не чувствовать, и даже вошедший на последних словах поющегося православного кондака хозяин кабинета это почувствовал, но, разумеется, по-своему.
– Поют… – прокомментировал Марат Марксэнович ситуацию, стараясь придать голосу как можно больше иронии, не теряя при этом делового настроя.
Никого, однако, челубеевская ирония не задела, его как будто не видели, продолжая ощущать редкую торжественность момента.
– Хорошо, что не пляшут. А то, гляди, или потолок обвалится, или пол провалится, – шутливо беседовал сам с собой Челубеев, направляясь к своему рабочему столу, и, усевшись на свое законное место, насмешливо воззрившись на православных, поинтересовался:
– И что это вы здесь без меня пели? Если не секрет, конечно.
О. Мардарий звонко рассмеялся и охотно объяснил:
– Какой же секрет-нат, кондак-нат, первейший византийский кондак-нат, с ним православные люди на бой шли-нат!
Данное объяснение неприятно удивило Марата Марксэновича. «Я вас, значит, принимаю тут у себя, чаем с вареньем потчую, а вы – на бой. Значит, и правда встреча на Эльбе? Сколько вас тут? Раз, два, три… семь? Семеро на одного? Думаете, один в поле не воин? А он, Челубеев – воин! На бой так на бой!» Ищущий повода немедленно ввязаться в драку взгляд Марата Марксэновича наткнулся на икону.
– Та-ак, а это что у нас такое? – спросил он, резко поднялся и крадущейся походкой зулусского воина отправился в поход.
– Икона-нат, – тем же доверительным тоном ответил улыбающийся о. Мардарий.
Челубеев подошел к иконе на расстояние протянутой руки, наклонился, сцепив ладони за спиной, как делают, когда разглядывают что-то совершенно необычное, непривычное и, может быть, даже опасное, ну, к примеру, взявшегося непонятно откуда застывшего на стенке огромного паука.
– Вижу, что не разделочная доска… – разговаривал он сам с собой, а заодно и со всеми остальными. – Только вы мне сразу скажите, от чего она у вас помогает? У вас ведь они все от чего-нибудь помогают… Одна от – пьянства, другая буйнопомешанных тихими делает… Третья… от геморроя! – Челубеев засмеялся, обрадованный такой неожиданной находкой, выпрямился, обвел всех победным взглядом и с удовольствием повторил то, что, по его мнению, должно было вызвать неудовольствие всех остальных: – От геморроя!
Светлана Васильевна закрыла глаза, жалея, что не может закрыть и уши, но Челубеев предпочел этого не замечать.
– Мне-то, вообще-то, ничего этого не нужно, – сообщил он. – Потому что я сроду никогда ничем не болел. Была дырка в зубе, да и та куда-то делась, заросла. Так что я не за себя, интересно просто!
Полный живого интереса взгляд Челубеева остановился на о. Мардарии.
Тот покосился на о. Мартирия, словно испрашивая у не-го благословения на продолжение данного разговора, и по известным только ему приметам такое благословение получив, стал объяснять, глядя на Челубеева открыто и благожелательно:
– От пьянства Неупиваемая чаша исцеляет-нат, а от многих других болезней иконе святого целителя Пантелеймона молиться следует-нат.
– А от геморроя? – уперев руки в бока, потребовал ответа Челубеев.
– От этого недуга не знаю-нат… – о. Мардарий замолчал в смущении.
А Челубеев вновь наклонился к иконе, разглядывая ее через стекло внимательным и насмешливым взглядом.
– Кинжалы какие-то… Может, она и есть от геморроя? Мужики рассказывали, геморрой – это как будто кинжал в задницу воткнули, правильно? – Челубеев бросил короткий вопросительный взгляд на Шалаумова с Нехорошевым, и в ответ те пожали неопределенно плечами, не соглашаясь, но и не оспаривая.
– Дался тебе этот геморрой, Марат! – не выдержав, воскликнула в сердцах Светлана Васильевна.
Челубеев повернул к жене голову, улыбаясь придурковатой улыбкой.
– Извини, Свет, больше не буду, – пообещал он и вновь повернулся к иконе.
– Икона эта-нат, в народе называется Семистрельная-нат, – справившись со смущением, вновь заговорил о. Мардарий, не потеряв надежду просветить блуждающую в потемках челубеевскую душу.
– А, это стрелы! А я подумал – кинжалы… – продолжал валять дурака Челубеев.
– А церковное название-нат «Умягчение злых сердец»-нат. – В голосе толстяка появилась интонация экскурсовода по святым местам.