Зная своего мужа как облупленного, Светлана Васильевна видела, что он хитрит и затягивает о. Мартирия в какую-то ловушку. «Не делай этого!» – рвался из ее груди крик, обращенный одновременно к мужу и к монаху.
О. Мардарий пребывал в еще большем смятении. Толстяк хотел вмешаться в разговор, но не знал, как это сделать, отчего ерзал на стульях, громко пыхтел и ломал пальцы, но, одинаково толстые и, как сосиски, бескостные, они не желали ломаться.
Людмила Васильевна и Наталья Васильевна возмущались безмолвно, обмениваясь многозначительными взглядами, мужья же их возмущенно уставились в пол, боясь еще что-нибудь сказать, за чем могла последовать расплата в виде лишения премии.
А о. Мартирий ничего этого не замечал – ему было интересно, что еще скажет его собеседник.
– Кто победит, того и правда! – уточнил свой тезис Челубеев. – Ты побеждаешь – бог есть! Я – нету!
О. Мартирий вздохнул, собираясь возразить, но Марат Марксэнович его перебил:
– Ладно, не так! Давай так… Если ты будешь победитель, я все тут бросаю, крещусь и иду к тебе в монастырь!
Не в силах происходящее остановить, Светлана Васильевна нервно поднялась, подошла к окну и стала смотреть вдаль, выключая себя из происходящего.
– А если я побеждаю, тогда ты все это с себя снимаешь и идешь служить сюда, к нам, в мое подчинение! – закончил Марат Марксэнович свои апрельские тезисы и облегченно выдохнул, как выдыхает начинающий автолюбитель, успешно совершивший опасный обгон.
И после гораздо более простых, лично для него ничего не значащих предложений о. Мартирий надолго задумывался, услышав такое, он, казалось, задумается навсегда. Но тут склонный к задумчивости монах не думал ни секунды и решительно кивнул:
– Согласен!
Чтобы не упустить момент, Челубеев торопливо протянул монаху руку с целью закрепить договор и узаконить. И вновь, нисколько не медля, не раздумывая, о. Мартирий протянул свою монашескую длань…
– Нет!!! – закричала Светлана Васильевна.
– Нет-нат, нет-нат, нет-нат! – затараторил о. Мардарий.
– Нет! – взвизгнула Людмила Васильевна.
– Нет! – взбрыкнула Наталья Васильевна.
– Ну нет, – не согласился Шалаумов.
– Никак нет, – согласился с Шалаумовым Нехорошев.
Вот и мы тоже скажем дружное «нет», потому что не бывает так в жизни, чтобы ни с того ни с сего, вдруг тюремщик отправился в монастырь, а монах в тюрьму. Такое только в кино случается, да и то в плохом. «Хочу в тюрьму», «Хочу в монастырь», боже, какой вздор…
Нет, конечно, в жизни и не такие метаморфозы случаются, но – постепенно, не сразу, а если и сразу, то этому предшествует такой скрытый от глаз процесс, что терпения не хватит за ним наблюдать.
Но как же мы могли?
Как могли на подобный поворот событий решиться?
«Допустим!»
Этот коварный безличный глагол завел нас в дебри недопустимого – слушая Челубеева и глядя на него, мы позволили себе выдумать то, чего на самом деле не было. Извиняет одно: все происходившее затем в кабинете Челубеева в реальности было скучным и неинтересным. Реализм действительной жизни имеет свои унылые параграфы, пункты и подпункты – поднаторевший в них за годы службы Челубеев устроил тогда такой торг, что пересказывать его здесь у нас нет ни желания, ни сил. В конце концов устный договор был заключен на следующих условиях: если в предстоящем силовом единоборстве победит о. Мартирий, то Челубеев снимет со стены портрет Дзержинского и на освободившееся место поместит ту самую, описанную в деталях икону и никогда ее оттуда не снимет. (Причем, что интересно, о. Мартирий не вспомнил, что совсем недавно собирался подарить икону Светлане Васильевне. «Ей нужнее». А теперь, выходит, нужнее Марату Марксэновичу? Что ж, лицо духовное – ему виднее, впрочем, это сам Челубеев предложил.)
Но мы отвлеклись…
Если же верх берет Марат Марксэнович, то о. Мартирий никогда больше не появится на территории ИТУ 4/12-38, а с ним, разумеется, заодно и о. Мардарий, и это условие было выдвинуто Челубеевым.
– Другого пришлют, – оторвавшись от окна, у которого все это время стояла, бросила в сторону мужа Светлана Васильевна, хотя по тону ее было ясно, что это для нее неприемлемо.
– С другим разберемся по-другому, – по-волчьи зыркнув на жену, пообещал Челубеев.
Встревоженный, перепуганный даже о. Мардарий подавал брату во время мировозренческого торга всяческие напоминающие о себе знаки, как то: сопел, кряхтел и даже сдавленно стонал, но о. Мартирий не слышал и в сторону толстяка ни разу не глянул.
Перекрестившись трижды челубеевскими гирями, монах-великан на глазах стал меняться – благодушие, мягкость и плавность появились вдруг в его взгляде и жестах, и эти такие чуждые, не свойственные ему внешние проявления больше и больше захватывали все его жесткое бескомпромиссное естество.
– Ну что, по рукам?! – притоптывая в радостном нетерпении, предложил Челубеев, и о. Мартирий поднялся и протянул свою ладонь.
А дальше случилось любопытное: в атмосфере тягостной тишины и неодобрительного со всех сторон молчания скованные железным своим рукопожатием тюремщик и монах замерли, глядя один другому прямо в глаза, как делают это перед важным поединком боксеры-профессионалы. (Причем, что интересно, несмотря на значительную разницу в росте, глаза их находились на одном уровне, и как, почему это происходило, понять решительно невозможно, потому что о. Мартирий, кажется, в тот момент не приседал, а Челубеев точно не взлетал. Но – что было, то было.)
И – замерли, надолго замерли, и пока они так, замерев, стоят, мы можем попытаться проанализировать, кто в результате заключенного договора выиграл и кто проиграл.
Все без исключения договоры называются равноправными и обоюдовыгодными, но никогда таковыми не являются, в выгоде большей или меньшей пребывает партнер более сильный или более хитрый, что и выясняется по мере выполнения договора.
Вначале рассмотрим нежелательный для обеих высоких договаривающихся сторон исход – поражение. О приобретениях тут говорить не приходится, а только о том, кто больше потеряет. Начнем с инициатора или, если угодно, зачинщика. На первый взгляд, Челубеев не теряет ничего. Ну, подумаешь, икона в кабинете будет висеть, у кого они теперь не висят? У того же начальника К-ского УИНа целый иконостас в углу нагроможден, а на церковные праздники он еще и лампадку запаляет.
Значит – ничего?
Ничего…
А измена жизненным принципам, которые для Челубеева не просто слова? А память об отце, заведующем кафедрой научного атеизма? А завет томящегося в неволе родного дяди никогда не снимать со стены портрет святого чекиста? Вот вам и ничего…
Теперь возьмем о. Мартирия. Тоже, кажется, немного теряет. Вернется в свой монастырь, бухнется в ноги настоятелю: так, мол, и так – согрешил. Ну пожурят, ну поругают, ну епитимью наложат, которая по своей строгости даже на пятнадцать суток не тянет.