Я: Напрасно вы надо мной смеетесь… Думаете, не понял, чем вы тут занимаетесь, когда на улицах гремят выстрелы и взрывы? Все эти Мавроди, «Хопры», все эти жулики, награбившие у простых людей миллиарды, гуляют на свободе, а вы человека на улице взяли ни за что и всех своих собак на него вешаете! Думаете, не знаю, чем вы тут занимаетесь? Еще как знаю! Вы всех своих собак на меня вешаете!
Щорс: Не всех, а только одну.
2-й замполит: Но самую паршивую.
Смеются. Надо мной? «Если над тобой смеются, сам смейся громче всех». Я смеюсь, мама, смеюсь, только не знаю, громче ли… А вот снова кино, второе, пущенное почти сразу после первого, и совершенно, между прочим, без повода, впрочем, почему без повода, я тогда тоже смеялся, громко, хотя и не громче, чем сейчас, правда, тогда я сдерживался и смеялся в подушку, но Женька все равно услышала и проснулась и стала допытываться – почему смеюсь, а когда я не ответил, забрала одеяло и ушла спать к Алиске, а я уже один смеялся, да и как не смеяться, если Женька сказала во сне: «Что ты делаешь, Ахмет, со мной такое даже муж не делает», нет, я понимаю, откуда Ахмет – они с Алиской только из Антальи тогда вернулись, я не понимаю – зачем Женька на меня сослалась, ничего такого особенного я никогда не делал, просто старался честно исполнять свой супружеский долг, это-то меня и рассмешило – что Женька так меня возвысила, так что смеялся я над собой, а она подумала, что над ней, и обиделась… Но я не понимаю, зачем мне это сейчас показали, за что, по какому, собственно, праву, заставили снова смотреть да еще звук врубили на полную громкость: «ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ, АХМЕТ, СО МНОЙ ТАКОЕ ДАЖЕ МУЖ НЕ ДЕЛАЕТ!» А они уже не смеются и смотрят на меня, молчат и чего-то ждут… Когда я перестану смеяться? Так я уже не смеюсь, я молчу! И они молчат… И я молчу… И они молчат… Нельзя так долго молчать, так в стране милиционеров не останется, кто же тогда будет за порядком следить?! Шаги… За дверью шаги… Решительные и твердые. Я знаю, кто это! Это Захарик, полковник Захарик, настоящий, самый настоящий полковник! Он порядок наведет! Сейчас он откроет ударом ноги дверь, встанет на пороге в расстегнутой шинели, огромный, как медведь, и заревет: «Вы кто такие?! А ну вон отсюда!!!» И, когда они исчезнут, посмотрит на меня, уже остыв, и спросит: «А ты здесь что делаешь?» – а я отвечу: «Ничего», и он скажет устало: «Иди отсюда». И я пойду… Вот он – Захарик! Нет, не он, совсем не он, а Харон. (Который стучит.) Всовывается до половины и кричит:
– Ва-ал! Ва-ал! Ва-ал!
Женщина в черном нетерпеливо подсказывает:
– Валентина Ивановна.
Валентина Ивановна? Какая Валентина Ивановна? Моя Валентина Ивановна?
Харон: Звонили из Ад…
Из Администрации Президента – знаю.
Харон: Наумов…
Наум – знаю.
Харон: Президент…
Дед – знаю.
Харон: Назначил Сокрушилина…
Генпрокурором – знаю! Я даже знаю, как это было: Наум адветайзинг, а Дед прочитайзинг, ха-ха! По телевизору показали, как меня берут, а он посмотрел и Сокрушилина должностью наградил, Генеральным прокурором заделал. И всем хорошо! Всем? Всем, всем, ха-ха-ха! Так что да здравствует закон всемирного понимания (он же закон всемирного непонимания)!
Всё знаю, всё понимаю, только одно не могу понять: женщина в черном и Валентина Ивановна – одно и то же лицо? Нет, про лицо я как раз понимаю: черные очки – глаза долой, толстый-толстый слой пудры – и никаких вам ямочек на щеках, платок на голову – волос не видно, а голос чужой – вчера кричала – связки порвала, так что вполне может быть, что лицо одно и то же, но фигура… Куда, извините, делись бедра, куда, извините, делась грудь? Где та полоска, которая вчера меня чуть с ума не свела? Вот чего я не понимаю, решительно не понимаю!
– Вы – Валентина Ивановна?
– Я – Валентина Ивановна. Вам знаком данный предмет, Золоторотов?
Знаком ли он мне? Эх, Валентина Ивановна, Валентина Ивановна… Да этот, как вы выразились, предмет, я из тысячи точно таких же предметов выберу! Чтобы различать китайцев, совсем не обязательно жить в Китае, достаточно хотя бы с одним китайцем дружить, а еще лучше полюбить его, хотя, наверное, это и непросто – полюбить китайца, почему-то никогда эта мысль в голову не приходила…
– Так вам знаком данный предмет, Золоторотов?
– Это… мой… ножичек… Мой любимый ножичек! Знаете, с ним какая-то мистика всегда происходит: сколько раз я его терял и столько же находил! Ножичек… Мой…
Я протягиваю к нему руку, но Щорс ее перехватывает:
– Был твой, стал наш.
– В каком смысле – ваш? Предупреждаю – я без него отсюда не уйду.
1-й замполит: Только не надо нас пугать.
2-й замполит: Мы и так пуганые.
Валентина Ивановна: Так вы признаете этот предмет своим?
– Конечно признаю!
Валентина Ивановна: Хорошо. Прочтите и распишитесь.
Я беру у нее ручку и снова вспоминаю, что мне Цышев говорил:
– Нет!
Валентина Ивановна (читает): «Я, Золоторотов Е. А., проживающий по адресу: Москва, Братиславская улица, дом …, квартира …, пятого апреля сего года выследил на улице девочку Мамаеву-Гуляеву Кристину, 13 лет, вошел с ней в лифт по адресу: Суминский проезд, дом …, и, угрожая ножом швейцарского производства с крестом, совершил с ней половой акт в особо развратной форме. После совершения полового акта в особо развратной форме я приказал ей молчать под страхом неминуемой смерти и в подтверждение своих слов сделал ножом надрез на щеке Мамаевой-Гуляевой Кристины длиною четыре сантиметра. Покинув лифт, я убежал. С моих слов записано верно». Вы поняли, Золоторотов?
– Что?
– Вы всё поняли?
– Нет.
– Почему?
– Я не слышал.
– Почему вы не слышали?
– Я кино смотрел.
– Какое кино?
Такое. Страшное. Самое страшное в моей жизни кино.
…Мама бежала у края толпы, которая еще недавно кричала мне вслед и улюлюкала, и я сразу ее узнал: синие спортивные бриджи, выцветшая штормовка, малиновый берет и маленький рюкзачок, который весело подскакивал за ее спиной. (Никогда не думал, что моя мама так быстро бегает!) Она удалялась вместе с толпой, стремительно приближаясь к раскрытой «книге» СЭВа, штурмуя мэрию, исчезая, возникая и вновь исчезая, и, чтобы она не исчезла совсем, я закричал изо всех сил:
– Мама!!!
– Что с вами, Золоторотов? Вам плохо?
– Мне хорошо.
Мне очень хорошо, Валентина Ивановна, только, пожалуйста, не задавайте больше ваших вопросов, потому что я должен сам с собой сейчас поговорить, сам себе на свои вопросы ответить. – Почему эта девочка указала на меня? – Потому что она видела меня в церкви, в которой Пушкин венчался. – Там было много людей, почему же она указала именно на меня? – Потому что я на нее посмотрел. – Почему ты на нее посмотрел? – Потому что я поставил свечку. – А если бы ты не ставил свечку, ты бы на нее не посмотрел? – Ну конечно же! Я бы сразу ушел, если бы не свечка!