Ранульф Гланвиль прогнал прочь неуместные мысли, напомнил себе, что Алиенора предала своего мужа и короля и общество порицало ее за это. Он спросил себя, как делал это бессчетное число раз: что бы он чувствовал, если бы что-либо подобное совершила его верная Берта? Но ей, конечно, и в голову такое не придет, потому что она смирная и послушная, как корова. А вот Алиенора – отнюдь не Берта. «Тем прискорбнее», – нашептывал Ранульфу маленький злокозненный дьявол, обитавший в его душе. Впрочем, покаявшись в грехах, ты получал искупление. Печально, что смерть Молодого Генриха привела короля в такое состояние, но слава богу, что он решил вернуть себе жену. И все равно Ранульф знал, что ему будет не хватать ее…
Амария наслаждалась свободой, обретенной ее госпожой. Но по мере того как они ехали по дорогам Нормандии, проезжали яблочные сады и сочные поля на плодородной земле, встречали здесь и там суровые замки, оживленные города, воспаряющие вверх шпили монастырских церквей или сонные деревушки, к ее радости все больше примешивалась тревога. Когда королева вернется на свое исконное место, захочет ли она, чтобы ей прислуживала крестьянка, если для этого у нее будут знатнейшие дамы королевства?
Ведь Амария за эти годы полюбила королеву Алиенору. То, что начиналось с неодобрения и подозрительности, перешло в сильную привязанность и преданность, потому что Алиенора ни разу не совершила ничего такого, что подтвердило бы первоначальное мнение о ней Амарии. И она так страдала… а все из-за любви к детям. Уж это-то было ясно. Амария знала, что такое любовь к своему ребенку, а еще она знала, что, если бы покойный, горько оплаканный отец ее Марка был бы несправедлив к сыну, она бы как львица прыгнула на защиту своего дитяти.
Сколько раз уже Амария открывала рот, но так и не отважилась спросить у Алиеноры о том, что ее ждет, – боялась услышать отказ. Королева когда-то дала ей обещание, но что, если теперь она захочет забыть женщину, которая делила с ней долгие годы заключения? Конечно, это понятно, но разве преданность и дружба не в счет? А между госпожой и служанкой и в самом деле была дружба – это не выдумка. Амария каждый день удивлялась тому, что она, скромная дочь мельника, подружилась с женой самогу короля, с женщиной, которая по праву является королевой половины христианского мира!
Они уже подъезжали к Руану. Амария будет рада оказаться в мягкой кровати после долгих часов тряски в неудобном седле, а уж наездница-то она совсем никакая, это как ни посмотри. Но что будет, когда они доберутся до Руана? Амария даже думать об этом боялась.
Алиенора, ехавшая рядом с ней, повернулась с улыбкой на лице.
– Замечательно, что мы простились с этим мрачным замком! – воскликнула она. – Смотри веселее, Амария. Мы свободны! Нет нужды грустить. Я обещаю тебе: когда доберемся до Руана, я закажу для нас обеих прекрасные блио. Я так думаю, что мой уже сгнил. – Большую часть гардероба они оставили в Пуатье.
– Миледи, зачем мне прекрасное блио? – спросила Амария, хотя ее сердце радостно стучало, потому что она предвидела ответ.
– Чтобы носить при дворе, конечно! – ответила королева. – Не могу же я допустить, чтобы мои дамы прислуживали мне в простых шерстяных платьях и вимплах. У меня есть три старшие дамы – Торкери, Флорина и Мамилла. Теперь их будет четыре, считая тебя. Я только надеюсь, что остальные смогут ко мне вернуться. Уверена, они тебе понравятся!
Чаша Амарии переполнилась [75] .
К Руану они подъехали уже в темноте, лошади процокали по площади перед герцогским дворцом, расположенным вне городских стен. Алиенора по винтовой лестнице, освещенной факелами, прошла в королевские покои большой башни. Король, как ей сказали, обедает в одиночестве и примет ее с глазу на глаз. Она облегченно вздохнула, потому что боялась этого мгновения сильнее, чем готова была в том себе признаться, и теперь исполнилась благодарности к мужу за то, что их встреча произойдет не на публике, не на глазах у всего двора.
Сквозь узкое окно Алиенора на мгновение увидела башню, с которой началось ее заключение. Если бы я знала тогда, чту меня ждет, то в отчаянии бы попыталась покончить с собой, подумала она. Слава богу, мы не наделены знанием того, что ждет нас. С надеждой и страхом спрашивала она себя, что ждет ее теперь.
Дверь открылась, и Алиенора оказалась в помещении с простым сводчатым потолком, освещенном свечами и увешанном красочными гобеленами. Над гобеленами она увидела расписанные фризы с алыми и золочеными медальонами, а в конце помещения висел величественный балдахин, украшенный львами Анжу и Пуату. Под балдахином стоял золоченый трон с резными подлокотниками и спинкой, выкрашенной в темно-синий цвет. Генрих теперь жил в лучших условиях, чем прежде. Все это Алиенора оценила в одно мгновение, а потом встретилась взглядом с человеком, который уже поднялся из-за длинного стола в центре и, прихрамывая, направился к ней.
Королева была потрясена до глубины души. Это был не тот Генри, которого она так живо помнила, – она видела перед собой старика. За короткое мгновение, перед тем как присесть в низком изящном реверансе, Алиенора успела разглядеть седые волосы, располневшую, коренастую фигуру, кривые ноги – следствие долгих лет, проведенных в седле на просторах огромной империи, – и мучительную хромоту. Мрачное лицо короля бороздили морщины забот и скорби, серые, налитые кровью глаза смотрели настороженно – он выглядел больным человеком. А ему всего сколько – пятьдесят? Генри казался гораздо старше. Алиенора с удивлением поймала себя на том, что при виде мужа испытывает боль и еще какое-то более глубокое чувство. И в это невозможно было поверить после всего, что он с ней сделал. После всего, что они сделали друг с другом, поправил ее голос совести.
Генрих подошел к жене, протянул руки – его знакомые мозолистые руки, которые теперь стали еще грубее, – и поднял Алиенору из реверанса за локти. Потом он уронил руки, и они замерли, разглядывая друг друга. Ни один не знал толком, что сказать. «Что может сказать муж жене, которую столько лет продержал в заключении?» – думал каждый из них.
Король множество раз мысленно репетировал эту сцену. Он решил провести встречу по-деловому, сказать, что присутствие Алиеноры в Нормандии необходимо для противодействия требованиям короля Филипа вернуть земли, которые она на срок своей жизни отписала Молодому Королю. А Филип теперь настаивает, что эти земли принадлежат королеве Маргарите, как наследнице покойного мужа. Но сейчас Генрих, увидев перед собой свою королеву, не мог произнести ни слова. Требования – всего лишь предлог. Он все время чувствовал это, когда не обманывал себя. Истина состояла в том, что со дня получения того страшного известия из Мартеля отношение Генриха к Алиеноре изменилось. Теперь перед его мысленным взором возникала не коварная предательница мужа и короля, которую нужно держать под замком ради всеобщего блага, а только образ счастливой молодой матери, которая весело подбрасывает маленького Генриха в воздух, готовит празднование его дня рождения, лечит поцелуями его ушибленные места. А еще перед взглядом короля возникала Алиенора, которая спорит с ним: сын подрос и она просит отца дать ему то, что называет его законными правами. Так ли уж она была не права, поддерживая сына? Может быть, мотивом ее злокозненного предательства была всего лишь любовь к сыну?