Сразу же за этим письмом пришло послание от Маршала. Король был вынужден удалиться в Шинон на отдых, он взял с собой только бастарда Джеффри. Они отправились объездными путями, чтобы не столкнуться с противником. «Он не может ни ходить, ни стоять, ни сидеть, не испытывая мучительной боли, – писал Уильям. – Мы все волнуемся за Иоанна – он исчез. Есть опасения, что его взял в заложники герцог Ричард или король Филип. Если так, то да поможет Господь королю». Прочтя это, Алиенора стала молиться еще усерднее, умоляя Христа и Мать Его внять ее просьбе. Пусть воцарится мир – такой была ее страстная мольба.
Алиенора стала вялой, не знала, чем заполнить часы ожидания до следующего письма или сообщения. Быстрому гонцу требовалось до пяти дней, чтобы покрыть расстояние от Шинона в зависимости от ветров на Канале, так что за это время могло случиться что угодно. Амария пыталась отвлечь ее игрой в шахматы или выдумыванием загадок. Она отправилась на рынок, где купила самые яркие шелка для вышивки, надеясь, что это воодушевит Алиенору и та сядет за новые подушки или накидку на алтарь. Амария попросила Генри Берневаля пригласить менестрелей, чтобы коротать вечера, а сама долгие часы проводила на кухне: пекла вкусные сладкие пироги для своей госпожи. Но никакие приятности не могли смягчить страхи и тревоги королевы.
Алиенора потеряла аппетит и начала худеть. Вид у нее был изнуренный, кожа стала почти прозрачной. Королеве перевалило за шестьдесят семь, но она, глядя в зеркало, без всякого самомнения отмечала, что выглядит и чувствует себя моложе. Поседевшие волосы укрыты головным убором и покрывалом, морщинки лишь слегка бороздят точеное лицо, а энергии у нее не меньше, чем у женщин в два раза моложе. Но эта беспокойная энергия теперь, не находя выхода, пульсировала в ее груди. Алиеноре отчаянно хотелось оказаться в центре событий, а не быть отрезанной от всего мира здесь, в Винчестере. Будь ее воля, она скакала бы вместе со всеми в гуще сражения, как амазонка, за которую она когда-то выдавала себя, – давно это было в далекой долине Везле, когда они проповедовали роковой Крестовый поход, закончившийся катастрофой как для христианского воинства, так и для ее брака с Людовиком. Алиенора была тогда молодая и бесшабашная и горела желанием продемонстрировать свое усердие самым эффектным способом. Она без колебаний вышла бы на поле боя и теперь, но уже по-настоящему, будь у нее хоть малейшая возможность. Но это, конечно, невозможно: она женщина и пленница, и единственное, что может, – это ждать новостей. Ждать, ждать, ждать! Эти слова можно вырезать на ее надгробии: «Она ждала».
Состоялась еще одна встреча между главами воюющих сторон. Алиенора получила известия как от Уильяма Маршала, так и от Ранульфа Гланвиля. Узнала, что король с трудом дотащился до Коломбье близ Тура. По пути король жаловался, что все его тело словно в огне, а потому был вынужден отдохнуть в общине тамплиеров. Он отправил вперед своих рыцарей сообщить, что задерживается из-за болезни. Но Ричард этому не поверил. Он утверждал, что его отец притворяется и ничего хорошего от него ждать не приходится, вот и теперь на уме у короля какие-то козни. Нет, верить ему на слово нельзя.
Когда эти слова передали королю, тот, несмотря на болезнь, приказал посадить его на коня и в грозу проделал мучительный путь к месту, где его ждали враги. Король Филип побледнел, увидев Генриха, и, движимый состраданием, предложил ему свой плащ, чтобы мягче было сидеть. Но Генрих отказался. Он приехал не для того, чтобы сидеть, заявил он, а заплатить за мир любую цену, какую они запросят. Он остался на коне, его рыцари поддерживали его, чтобы не упал. Вид у него был ужасный.
На этом сострадание Филипа закончилось. Он выставил самые суровые условия. Генрих должен принести ему оммаж за все свои земли. А также оставить все свои владения – даже Англию, хотя Филип никакого отношения к Англии не имел, – Ричарду. Он должен простить всех, кто сражался за Ричарда, немедленно вернуть Аделаиду Филипу и согласиться на ее брак с Ричардом сразу же по завершении намечающегося Крестового похода. И в знак доброй воли Генрих должен будет заплатить огромную контрибуцию и сдать три своих важнейших замка Филипу.
Генрих согласился. Он сдался без возражений и развернул коня, собираясь уехать. Но Филип остановил его и потребовал, чтобы король дал Ричарду поцелуй мира. Генрих подчинился, делал он это через силу, серые глаза были холодны как сталь. А когда унизительная церемония завершилась и Ричарду хватило такта напустить на себя умиротворенный вид, Генрих сказал ему:
– Дай мне Бог не умереть, пока я не отомщу тебе за это.
К этому времени кровь сочилась сквозь его штаны на круп коня, и Генриха пришлось снять с седла и нести до Шинона на носилках.
Алиенора положила письма на стол. Голова у нее шла кругом. Мир, о котором она молилась, и утверждение Ричарда наследником были согласованы. Но какой ценой? Полное подчинение и унижение больного короля, который по своему состоянию не мог дать подобающий ответ. Почему Господь не пожелал сделать это как-нибудь иначе?! Она бы предпочла, чтобы Генри и Ричард встретились в бою и, какими бы опасностями это ни грозило, уладили разногласия между собой в честном поединке, но только не так. Было невыносимо думать, что Генрих, чья империя простиралась от Шотландии до Испании, так унижен, а гордость его растоптана. Он был сильным королем, уважаемым королем, даже великим королем… а теперь стал королем, потерпевшим поражение. Доведен до такого жалкого состояния своей несчастной болезнью. Вот ведь бедняга! Алиенора так переживала за него.
Но дело закончилось еще и угрозой с его стороны. Генрих, несомненно, отомстит за это Ричарду. Алиенора чуть ли не радовалась, что король прикован к постели. Теперь муж и сын никогда не смогут жить в мире. И все же… Мысли Алиеноры вернулись к последствиям первого бунта, который не обошелся без ее участия. Тогда Генрих простил сыновей, несмотря на их предательство. Гуго Авалонский, этот мудрый, благочестивый человек, сказал, что король никогда не сможет по-настоящему возненавидеть того, кого любил когда-то. Абсолютно точное наблюдение. Она должна исходить из этого, убеждала себя Алиенора в мучительном ожидании – опять в ожидании! – того, что случится дальше.
Неделю или около того никаких новостей не поступало. Она, конечно, знала, что ждать новостей еще рано. Король отдыхал в Шиноне, залечивал свой абсцесс. Ранульф Гланвиль, приехавший в Англию по делам, навестил королеву, но не смог сообщить ей ничего такого, чего бы она не знала: он довольно давно покинул Анжу.
Похолодало, и погода стала не по сезону переменчивой. В тот день, когда в дверь королевы постучал Генри Берневаль, по стенам замка молотил град. Алиенора вместе со своей горничной отмеряли куски льняной материи. Алиенора подняла на него взгляд. Что-то в лице надзирателя остановило ее готовую было появиться приветственную улыбку. Зловещим показалось и то, что он привел с собой Ранульфа Гланвиля, скорбное лицо которого добавляло тревоги.
Берневаль низко поклонился – никогда прежде не кланялся он так низко.
– Миледи, я принес плохие вести, – проговорил он сдавленным голосом.
Алиенора поднялась и встала перед ним, спокойная и величественная, она взяла себя в руки, готовясь услышать худшее. Но что могло быть хуже того, что уже произошло. Касалась ли эта новость Генриха или Ричарда? Или кого-то другого из ее детей?