Королева одобрительно улыбалась своим маленьким девочкам, хотя боль и сжимала ее сердце. Она убеждала себя, что добрые сестры из Фонтевро воспитают их наилучшим образом. Генрих сказал, что ей хватит забот: на попытки усмирения непокорных вассалов уйдет немало времени, и потом, большинство девочек высокого происхождения воспитываются в монастырях. Но Алиенора гордилась тем, что против сложившегося в королевских семьях обычая до последнего времени всех своих детей держала при себе. Она спрашивала себя, не стала ли отправка дочерей в монастырь местью со стороны Генриха. Или же он опасался, что жена за его спиной может договориться и обручить девочек с кем-нибудь из аквитанских сеньоров, чтобы ублажить их таким образом. Алиенора понимала: Генри не хотел бы, чтобы плоды чресл его расходовались на этих неблагодарных негодяев.
Оставался еще и маленький Иоанн, которому только что исполнился год. Как Алиенора ни заставляла себя, она не могла проникнуться любовью к этому ребенку, зачатому в печали и рожденному в предательстве. Его существование все время вызывало воспоминания о том ужасном кануне Рождества, когда она случайно заехала в Вудсток и оказалась лицом к лицу с катастрофой и руинами своей жизни, а потом о тех мучительных родах в Оксфорде. Нет, Иоанн был плодом брака, погрузившегося в предсмертную агонию, и Алиенора иногда не могла себя заставить даже посмотреть на него. О мальчике заботились няньки.
Младший сын тоже отправлялся в Фонтевро. Хотя он и был еще в младенческом возрасте, Алиенора просила мужа подумать о церковной карьере для Иоанна, и Генрих согласился. Иоанн родился последним – четвертым – мальчиком и почти не имел надежды на земельное наследство, а потому Церковь казалась очевидным выбором. Мальчик будет воспитываться в монашестве, готовиться к принятию сана. Подарить одного из сыновей Господу станет для обоих родителей наилучшим способом собирания сокровищ на небе [56] . И Господь знает, с горечью подумала Алиенора, нам эти сокровища понадобятся. Она не станет скучать по своему последнему сыну, напротив, благодарна за то, что воспитывать его будут другие. Чувство вины переполняло ее.
Но был еще один человек, которого ей будет не хватать, чья улыбка никогда больше не осветит ее день. Бедняжка Петронилла умерла три месяца назад, став жертвой пагубного пристрастия к вину. К концу сестра впала в полусонное состояние, кожа ее пожелтела, живот ужасно раздулся. Алиенора горько оплакивала Петрониллу, и хотя в жизни ее образовалась пустота, которую прежде занимала сестра, она не могла отрицать, что смерть стала для Петрониллы милосердным избавлением. Слишком много пустых мест появилось в жизни, горько подумала Алиенора. Печаль стала теперь ее уделом.
Дружелюбная настоятельница Изабелла давно ушла на заслуженный покой, и теперь их встречала ее преемница настоятельница Одебюрж. Монахи, монахини и обитавшие в монастыре пожилые дамы собрались и встали уважительным полукругом. Когда королевская кавалькада остановилась, весь монастырь опустился на колени, и настоятельница вышла вперед. Одебюрж была способной, энергичной женщиной, и Алиенора давно ей симпатизировала. Королева знала, что трудно найти для ее детей воспитателя лучше настоятельницы Одебюрж. И казалось, ее уверенность тут же получила подтверждение, потому что, когда Алиенора и Иоанна были формально переданы на ее попечение, настоятельница наклонилась и горячо поцеловала их, а потом попросила двух дам из обитательниц монастыря – одну с попугаем, другую с обезьянкой – развлечь ее новых подопечных, чем мгновенно завоевала сердца девочек. Затем она взяла Иоанна у няньки, вытащила большой палец из его рта, погукала ему, чем заслужила в ответ осторожную улыбку. Алиенора и опомниться не успела, как были произнесены прощальные слова и детей ее увела стайка улыбающихся монахинь.
Времени у них не было. После мессы в белой, воспаряющей в высоту монастырской церкви Генрих засвидетельствовал почтение настоятельнице и приготовился к отъезду. Он собирался проводить Алиенору до Пуатье и убедиться, что она обосновалась там в безопасности, но тут пришло сообщение о серьезном бунте еще дальше на юге. Граф Ангулемский объединился с буйными сеньорами Лузиньяна и другими непокорными вассалами, и все они восстали против правления Генриха.
– Одной тебе с ними не справиться, – сказал Генрих Алиеноре, когда незадолго до их прибытия в Фонтевро ему доставили это известие. – Я соберу моих вассалов, и все вместе мы двинемся в Лузиньян. Твое присутствие напомнит этим самодовольным идиотам, кому они должны подчиняться. Потом ты безопасным маршрутом сможешь вернуться в Пуатье, а я преподам смутьянам урок.
– После этого они будут возмущаться еще больше, – вяло возразила она.
– Ты, что ли, собираешься выйти против них во главе армии? – поинтересовался Генрих. – И потом, не подчиняясь мне, они не подчиняются тебе. Я хочу, чтобы, перед тем как я оставлю тебя здесь, в Аквитании воцарился порядок.
Алиенора не ответила, она ехала молча, сжав губы.
Король с королевой направились на юг к Лузиньяну. Приблизившись, они увидели замок, оседлавший холм над долиной Вонн. Алиенора вспомнила, как в их счастливые дни Генрих говорил ей, что замок этот построила дьяволица Мелузина, его прародительница.
Пуатье, куда направлялась Алиенора, находился чуть восточнее. Чтобы расстроить планы бунтовщиков, действовать нужно было быстро, и Генрих, уже принявший решение идти на Лузиньян, не мог проводить ее до города. Вместо этого он вызвал графа Патрика Солсберийского, своего военного губернатора и представителя в Аквитании, и приказал ему обеспечить безопасный проезд герцогини до Пуатье. И вот теперь граф Патрик во главе небольшого отряда ехал по пыльной дороге.
Алиенора знала Патрика и симпатизировала ему. Долгие годы граф преданно служил императрице Матильде и королю Генриху, а за год, проведенный в Аквитании, проявил себя способным, благоразумным правителем, завел тактическую и политическую дружбу с сенешалем Раулем де Фаем и попытался помириться с вассалами. Алиенора надеялась, что Патрик останется и после передачи власти – его общество и советы не бесполезны.
Но сначала был Генрих. Наступил миг прощания. Безусловно, не окончательного, но вероятность их встречи в ближайшем будущем крайне низка. Странным казалось, что такая безумная страсть нашла печальный конец на отдаленной сельской дороге, без всяких формальностей, и никто даже не подозревал, какое катастрофическое событие здесь происходит.
Генрих спешил: ему не терпелось начать сражение и поскорее оставить позади эти неприятные минуты. Он осадил норовистого коня, наклонился в седле и поцеловал Алиенору самым кратким из поцелуев, потом грубовато пожелал ей счастливого пути. Королева все это время прямо сидела в седле на своей смирной лошади, смотрела на мужа печальными глазами, но он не пожелал встречаться с ней взглядом.
– Прощай, милорд, – тихо сказала она. – Молю Господа о том, чтобы Он хранил тебя, и о том, чтобы мы еще встретились в этом мире.