– Чего читать? – спросил тот, после недолгого веселья на глазах грустнея.
– Что на обложке написано?
Белый негр вперился мутным требовательным взглядом в черную обложку.
От напряжения лупатые его глаза еще больше выкатились, рот приоткрылся и губы отвисли.
Кто-то сдавленно засмеялся, но Федька поднял над головой кулак и сделалось тихо.
– Большой… – с трудом справился Ванюшка с первым словом.
– Та-ак… – улыбаясь, по-отцовски одобрительно кивнул Федька.
– А-а-ат… а-а-ат… – второе слово никак не поддавалось.
– Ну, давай, давай, – подбадривал его названный отец.
– А-атести… А-тести…
– Атеистический! – не выдержав, засмеялся и прокричал Федька.
– Атеистический, – бездумно и торопливо повторил Ванюшка, вытирая со лба пот.
– Последнее давай!
– Слова… слова… Большой атеистический слова! – закончил свое чтение Ванюшка и облегченно выдохнул.
– Не слова, а словарь, эфиоп твою мать! – весело ругнулся Федька и посмотрел на тебя: «Ну как?»
Ты опустил глаза. Стало не только стыдно, но и страшно.
– А что такое атеистический? – спросил Ванюшка, не обидевшись на эфиопа.
– Видал? – вновь обратился к тебе Федька. – Интересуется… Есть, сынок, такая наука… Атеизм называется. Самая простая из наук. Бога нет, и всё… Между прочим, я за нее пятерку получил, вот дядя Женя не даст соврать. Правда? – Он посмотрел на тебя вопросительно, но ты не стал подтверждать эту информацию, хотя бы потому, что не помнил этого, ты, кстати, не помнил и своей оценки по научному атеизму, хотя, скорее всего, была тройка…
Между тем Федька не поленился подняться, взял из Ванюшкиных рук словарь, снова плюхнулся в продавленное кресло и, открыв обложку, вслух прочитал:
– «Под редакцией академика И. И. Басса. Члены редакционной коллегии: Канцеленбоген, Рукенглаз, Коган, Хавкин» – четверо. А пятый, конечно, Иванов, хотел бы я посмотреть на этого Иванова, а, Рот? – многозначительно подытожил Федька, и в этот момент ты понял – после удара лошадиным копытом в лицо твой студенческий полудруг изменился внешне, но его нутро осталось прежним, и, глянув на него строго, попросил:
– Не называй меня Рот.
Федька даже вздрогнул, настолько неожиданна и тверда была твоя просьба, не просьба даже – требование.
Он поднял руки, словно сдаваясь, и, превращая все в шутку, пообещал:
– Базара нет. Слушай, Жек, я иногда думаю, глядя на этого гоблина, может, это наш Мустафа намусорил, его черного шланга дело?
Ты пожал плечами, считая недопустимым в присутствии ребенка говорить о его гипотетическом отце, тем более в таком тоне и терминах.
– А помнишь, как мы по улице маршировали? – еще больше оживился Федька. – Я, ты, Гера твой, а Мустафа шел и командовал: «Шире ша́га! Но́га – ру́ка! Ша́га – ша́га!» Помнишь?
Ты помнил, очень хорошо помнил ту пьяную глупую сцену – почему-то никогда ее не забывал, – и, смущенно улыбнувшись, кивнул.
– А помнишь, как напьется он, Мустафа, и плачет: «Ох, обрусел я, обрусел!» – продолжил предаваться веселым воспоминаниям юности Федька.
Он хохотнул и тут же остальные заржали – тамбовские, астраханские и прочие. Они наверняка слышали эту историю, но с удовольствием услышали еще раз – она им не только нравилась, но и льстила.
Один Ванюшка не смеялся.
Дождавшись, когда все немного успокоятся, он спросил:
– А что он, есть, что ли?
– Кто? – не понял Федька. – Что есть-то?
– Бог.
– Какой бог? А, этот… Ты видишь, Жек, я говорю – не простой парень… Слушай сюда, сынок… Как меня зовут, скажи…
– Федор.
– Правильно, Федор. А знаешь, как мое имя переводится? Божий человек! Я тебе это еще не говорил? Ну, будешь теперь знать.
– Ну и чего? Меня зовут Иван, это тоже какой-то святой был, ну и чего? – не соглашался Ванюшка. – Не понимаю…
– Не понимаешь – поймешь! – поднимаясь в кресле, заорал вдруг Федька. – Вот когда тебе лошадь копытом в морду вмажет и ты очнешься на третий день, тогда поймешь, есть бог или нет его! – Федька даже побагровел от возмущения.
Стало тихо.
Все молчали, встревоженно поглядывая на Федьку, который ни на кого не смотрел и никого не мог сейчас видеть.
Один из волгарей повел плечами, улыбнулся и заговорил, сильно окая:
– У нас говорят: «Не веришь – потонешь».
– И чего, кто верит – не тонет? – ухмыляясь, спросил тамбовский.
– Да все тонут, – махнул рукой волгарь.
– Вот! – обрадованно воскликнул Ванюшка и засмеялся радостно.
– А я не верю! – решительно высказался второй волгарь.
– Почему?
– Что я, дурак, что ли? – ответил тот.
– А верят, значит, одни дураки? – тихо, но строго призвал его к ответу Федька.
– Почему, дуры даже больше, – ловко ушел волгарь от ответа. – Я один раз в церковь зашел свечку за дружка поставить, его в драке зарезали. Так там одно бабье, я один мужик был, даже неудобно…
– А зарезал-то ты, волк? – спросил Федька, теплея взглядом, и подмигнул тебе.
– Не, не, не я, – очень серьезно и очень решительно замотал головой тамбовский, – меня там даже не было.
– А был бы – зарезал бы! – захохотал Федька и подмигнул тебе двумя глазами.
– Не-не, – не соглашался тамбовский. – Мой лучший был дружок, разве б я мог…
– Он небось тоже не верил? – насмешливо спросил Федька.
– Не знаю… Вряд ли… Не-е… – задумчиво протянул тот, кого Федька называл волком. В его серых напоминающих волчьи глазах светилась добрая память о своем зарезанном дружке.
– А верил бы – жил бы! – сделал вывод Федька, подводя итог дискуссии.
Но в наступившей тишине вновь раздался гортанный негритянский глас:
– Бога нет.
– Ну вот ты! – хлопнул себя по колену Федька. – Бьюсь, объясняю на живом примере, а он опять за свое. Ну, ты можешь хоть объяснить, почему так считаешь?
– Могу, – решительно мотнул головой белый негр и продолжил так же решительно: – Одно из двух: или я, или бог.
– Не по-онял. – Федька даже приподнялся в кресле.
Никто не понял, в том числе и ты.
Белый негр улыбнулся, пожал плечами и объяснил:
– Если я есть, то его нету, а если меня нету, то он есть. А я есть… Значит, нет никакого бога…
Смысл Ванюшкиных рассуждений оказался настолько неожиданным, что все растерялись, а ты посмотрел на него с удивлением и заметил блеснувшие в глазах слезы.