Ты был в тот момент народом, самым что ни на есть народом, одной стосорокамиллионной незаменимой его живой частичкой, и пусть кто попробует теперь сказать, что ты не народ, я ему такое скажу!
Без тебя, Золоторотов, народ не полный, без тебя, Золоторотов, народ не народ. Вот так, как хочешь, так меня и понимай, так и понимайте!
Да, но что же было дальше?
А дальше – ты шел, смущенно улыбаясь и встряхивая время от времени головой, направляя свои стопы к Манежу, полагая, что там будет проходить выставка «Икоты», и, как часто с тобой случается – ошибался: то спорное и во всех смыслах сомнительное мероприятие намечалось в недавно открытом так называемом Малом Манеже, а это совсем в другой стороне, на задах Государственной Думы, в Георгиевском переулке.
6
Георгиевский переулок был широк, короток, невыразителен и больше напоминал проходной двор, пройти который насквозь сейчас было практически невозможно – у старинного кирпичного особняка в псевдорусском стиле, который и был тем самым Малым Манежем, клубилась и гомонила густая многоцветная толпа, своим разреженным окоемом достигавшая аж противоположной стороны переулка.
При всем объективно-негативном отношении к понятию «толпа» приходится признать, что толпа разная бывает, эта же была едва ли не самая лучшая из всех, если можно так выразиться, толп, так как не только не ощущала себя толпой, но и не была ею, так как собралась, ничего ни от кого не требуя и ничего никому не доказывая, относясь к себе, как к временному явлению, с иронией.
Словно соревнуясь, в водоворотах человеческих тел раздавались остроумные шутки и следом звучал громкий веселый смех. Здесь умели шутить и ценили юмор. Это была толпа культурная, толпа богемная, я бы даже сказал, почти гламурная толпа – термин этот тогда уже, кажется, появился, но еще не привился, им обозначалась каста избранных – всегда красивых, всегда молодых, всегда здоровых и знаменитых людей, которые одеваются у самых модных модельеров, ездят на самых роскошных автомобилях, едят в самых дорогих ресторанах, любят друг друга, никогда не разводятся, а если разводятся, то только для того, чтобы составить еще более прекрасную пару, никогда не болеют и тем более не умирают.
И она была не серой, как обычная наша толпа, а, повторюсь, многоцветной, здесь было много белого, рыжего, зеленого, а к нему еще красного, что шло уже не от цвета волос и экстравагантных головных уборов, а от одинаковых околышей ментовских фуражек. Милиции было много, и на мгновение ты замедлил шаг и даже приостановился, но тут же продолжил движение. Нет, эти менты не представляли для тебя опасности.
Понимая, насколько безопасно и несерьезно собрание таких людей, как эти, менты смотрели на всех, благодушно улыбаясь, разве что не соревнуясь с ними в остроумии. Эта толпа не несла никому никакой угрозы, однако был приказ охранять, вот они и охраняли. И ты это видел, и понимал, что никто тебя тут брать не станет.
И если бы (не дай бог, конечно) кто-нибудь там вдруг тебя опознал и доложил об этом стоящему вблизи милиционеру, тот, я представляю, нахмурился бы и ответил недовольно: «Мы тут не берем, а охраняем».
Хотя, ежели присмотреться, было кого охранять: особнячком, в стороночке, черной стайкой стояли депутаты Государственной Думы: крепкие, сбитые, одетые в костюмы с галстуками и значками на лацканах, с одинаковым выражением одинаково округлых с маленькими недобрыми глазками лиц, про которые кто-то сказал: «Не лица, а хрюсла», – глядя на этих людей, которые продолжают у нас властвовать, закрадываются нехорошие мысли о какой-то особой их селекции, а я бы даже сказал – калибровке, как будто во власть в России отбирают не по уму и заслугам, а за правильные размеры, как семенную картошку – за отсутствие ростков и глазков.
Впрочем, даже и тут бывают исключения, даже и тут: чуть поодаль, в окружении дюжих охранников, всем своим видом доказывающий, что он не такой, как все, стоял, высвечиваясь, Антон Павлович Яснополянский – правая рука Президента по вопросам толерантности и улучшения пенитенциарной системы, давая интервью сразу нескольким телеканалам.
Ты видел его только на фотографиях, где он был красив, но наяву оказался еще красивее. «Юноша бледный со взором горящим» – кто только ни относил к нему эти слова поэта, но, ей-богу, лучше не скажешь. Высок и строен, большеглаз и благообразен, искренен и порывист – кажется, если бы он ничего не говорил, телевизионщики его бы все равно снимали – только за то, что он есть.
Рядом, довольно улыбаясь и щурясь от подсветки, стояла Ираида Радиевна Босх, правая рука Антона Павловича.
Насколько он был внешне прекрасен, настолько же она была безобразна. Нет, пожалуй, даже больше… Большая, плотная, как будто вдавленная по пояс в землю, наполовину сова, наполовину жаба, она нисколько по поводу своей внешности не комплексовала, скорее даже гордилась – и собой, и своим постоянным партнером по общественной и политической деятельности.
Антон Павлович словно был связан с нею невидимыми морскими канатами – давая интервью, он то и дело поглядывал на нее, сверяясь взглядом: «Я все правильно говорю?»
Ираида Радиевна никак на это не реагировала, продолжая улыбаться и щуриться, что, видимо, и означало одобрение, от которого интервьюируемый еще больше воспламенялся, вскидывая вверх правильный подбородок и отбрасывая назад длинные волнистые волосы.
Ты никогда не любил толпу, избегал ее, боялся, и лишь один-единственный раз в жизни был в ней счастлив, когда держался с совершенно незнакомыми людьми за руки, чтобы не пропустить в демократический Белый дом вооруженную до зубов коммунистическую «Альфу», и вот, странное дело, теперь…
Нет, счастьем это нельзя было назвать, но ощущение радости, общего шального, не привязанного ни к какой дате праздника возникло в твоей душе и с каждой минутой нарастало, казалось, что-то сейчас будет, что-то случится, хорошее, несомненно, случится…
– Юлик! Кульман! – звонко и весело закричала выделяющаяся на фоне даже этой яркой толпы юная красавица и замахала рукой, глядя вперед. – Юлик! Я здесь, здесь!
«Ну вот и случилось», – удовлетворенно отметил ты и посмотрел туда, куда был направлен ищущий взгляд девушки.
Юлий Кульман.
Не сразу отыскав его в толпе, ты сразу в нем разочаровался – любимый публицист оказался старше, чем тот, что был запечатлен на фотографии, сопровождавшей все его статьи в «Демократическом наблюдателе», невысок от прожитых лет, сер лицом от кабинетной жизни и выглядел утомленным и озабоченным. Но это был он, несомненно, он – тот, кто тебе был так нужен, кто силой своего пера мог поддержать тебя в твоем бедственном положении, а может, и спасти, и, напрягшись, ты двинулся сквозь толпу к нему.
Параллельным курсом к нему двигалась красавица, и время от времени ты на нее взглядывал вежливо и учтиво, привычно пропуская даму вперед. Впрочем, не ты один – перед ней расступались, с ней здоровались, шутили, смеялись – вообще складывалось впечатление, что это была толпа друзей, знакомцев и коллег, одного тебя здесь никто не знал.