В ванной комнате с давних пор царил порядок в соответствии с традициями родительского дома Петры. Согласно учению Петры о красках, каждому члену семьи отводился личный цвет для полотенец, мочалок и даже банных халатов. Для себя Петра выбрала красный, для Харальда определила синий; позже, когда дети подросли, Мицци получила розовый, а Максу достался желтый. Естественно, со временем чистое учение было немного размыто. В доме стали появляться полотенца в полоску или с узором, которые Петра не могла не купить в силу женской привязанности к красивым и веселеньким вещам. Однако Харальд по натуре был консервативен и оставался при своем строгом синем. И тут он с неприятным удивлением обнаружил на стене новые крючки, на которых висели темно-синие мочалки для нижних частей тела и желтые – для верхних. Его личная мочалка висела совсем рядом с отцовской, и ее без труда можно было перепутать.
Из соседней комнаты доносился смех Макса и Йенни. Пахло сигаретами. Петра, похоже, еще не вернулась с работы – на кухне не горел свет. «Не беспокойтесь, мы его еще поставим на ноги!» Черта с два! Не хватало еще, чтобы отец выжил его из собственного дома!
В этот миг Харальда первый раз посетила мысль: нельзя ли как-нибудь посодействовать папаше побыстрее упокоиться? Домашний врач посчитает само собой разумеющимся, что пациент после длительного отказа от пищи быстро ослаб и мирно скончался. Но это только пока. Значит, нужно во что бы то ни стало помешать Максу носить больному воду в постель.
Поздним вечером Харальд решился заглянуть в комнату Мицци, чтобы лично оценить состояние отца. На столе горела читальная лампа, старик не спал и при виде сына воскликнул:
– Поглядите-ка, к дедушке волк пожаловал!
– Как у тебя дела? – робко спросил Харальд. – Тебе здесь хорошо?
– Ubi bene, ibi patria! [16] – последовал ответ.
– Я не понимаю латынь, – сказал Харальд, начиная раздражаться. – Это слишком высокий уровень для общения с сыном-неудачником.
На ночном столике Харальд заметил упаковку таблеток, стакан с водой, два пустых и один наполовину пустой стаканчик с пудингом. Некоторое время он хмуро, наморщив лоб, созерцал этот натюрморт.
– Ubi означает «где», а ibi – «там». Следовательно, где мне хорошо, там я чувствую себя дома, – перевел старик. – Собственно говоря, мне бы хотелось обратно в Доссенхайм, но вышло так, что меня волей-неволей перевезли сюда. В принципе, мне и у вас неплохо, разумеется, cum grano salis [17] . Из-за этой ведьмы Гримхильды [18] .
– Это еще кто такая?
– Ну, эта, баба-солдат, которая меня мучает по утрам. Маленькая, что приходит по вечерам, – та сущее золото. Она пришла, увидела и победила.
– Если тебе теперь стало получше, то ты мог бы перебраться в дом престарелых, там обслуживают наилучшим образом.
– Тьфу, пропасть! Все что угодно, только не это! Никто не сделает этого лучше, чем Макс и эта маленькая. Я останусь здесь. Ведь Мицци комната больше не нужна. В конце концов, она скоро выйдет замуж.
– А что будет с твоим домом?
– Я мог бы его сдавать, а доходы перевести на вас, так сказать, за кров и стол. Но если ты, несмотря ни на что, попробуешь от меня избавиться, я изменю завещание.
«Что-то новенькое или все та же старая песня на новый лад? – пытался понять Харальд. – Ну, погоди же, здесь пока еще за мной последнее слово!»
– Спокойной ночи! – сказал он вслух и практически неслышно бросил в сторону отца: – Ну и тошнотворный же тип!
После чего быстро вышел.
Бедный Макс, наблюдавший всю сцену непосредственно из угла, казался настолько потерянным, что происходящее представилось ему чем-то почти нереальным, как в кино.
К тому моменту, когда Харальд укладывался в постель, его настроение стало хуже некуда. Он попробовал читать газету, но сознание отчего-то зацепилось за язвительную статейку, собственно, даже не статейку, а письмо читателя, в котором тот прошелся по неспособности городского управления, особенно отдела строительства подземных сооружений, решить накопившиеся задачи. Вдобавок куда-то подевалась Петра, и эта мысль надоедливо возвращалась снова и снова. Лишь около полуночи он вспомнил, что у нее сегодня чтения какой-то известной авторши, – и как только вспомнил, Петра вошла в дверь.
– Почему ты не пришел? – бросила она ему с упреком и пинком отправила сапоги в угол. – Все спрашивали о тебе! Ты в самом деле многое пропустил, она была просто великолепна. Потом мы были у итальянца, вот там ты бы нашел, о чем поговорить! Жаль, что Макс появился слишком поздно, но он по крайней мере помог нам перенести складные стулья в подвал.
Она не сказала, что за эту работу Макс получил сотенную.
Харальд принял ее упреки за агрессию.
– Как было приказано, я приглядывал за отцом, – сказал он. – Думаешь, мне это доставило удовольствие?
Он взял ложечку и жидкий транквилизатор, который ему выписал доктор Офенбах. Нужно было принимать всего по несколько капель, чтобы только быстро заснуть и наутро чувствовать себя отдохнувшим. Затем погасил свет. И Харальду приснился сон, будто он сидит с исхудавшим до костей отцом, и они пьют коньяк. Громкий вздох жены прервал его видение. Он проснулся, но накапать второй раз успокоительного не решился. Так и проворочался до утра, мучимый всевозможными мыслями, которые кружились и лезли в голову со всех сторон.
Старик почти никогда не пил пива, которое называл баварским пролетарским пойлом. По воскресеньям они с женой неизменно выпивали по паре бокалов вина, но после ее смерти он это делать перестал и потихоньку отвык от аристократических напитков. Из его жизни ушла хорошая еда, под которую ими уместно насладиться. Тем не менее против виски, водки, шнапса или сливянки Вилли Кнобель не возражал. «Лучше всего греет не курточка, а сто грамм внутрь», – любил он повторять эту довольно грубую остроту. И дело у него не отставало от слова: он употреблял «согревающее» регулярно, и отнюдь не в ограниченных количествах.
Предложите ему его любимый напиток, и он точно не откажется. А что, если немножечко обогатить букет – скажем, капнуть в рюмку снотворного, – старик и вовсе ничего не заметит. В его годы продолжительный и глубокий сон вполне может перейти в вечный.
Родители уже давно отправились на работу, когда в пятницу, примерно в девять утра, в прихожей послышались тяжелые шаги сестры Кримхильды.
– Самое время его искупать! – с ходу провозгласила она. – Для чего мы тогда устанавливали подъемник?
Макс пока просто наблюдал, как сестра открыла кран, чтобы наполнить ванну и придвинула подъемник к ее краю. При этом заученным тоном пробубнила что-то вроде краткого пояснения: пациенты без особого напряжения могут сесть на седалище и затем медленно опуститься в ванну. Максу было поручено следить за зарядкой аккумулятора подъемника и регулярно подзаряжать.