Он не смутился. Вздохнул с улыбкой и взглянул на меня хитрыми глазками.
— Вы знаете, всему свое время, — проговорил задумчиво, решив ограничиться ничего не значащей фразой, но такой ответ меня не устраивал.
— А знаете, как я поступлю? Я отдам вам бумаги, чтобы предотвратить возможность судебного разбирательства. Оно, как вы правильно полагаете, не может быть мне выгодным по ряду обстоятельств. Поэтому я отдам их вам в тот день, как только оформлю подписи. Но в тот же день я начну изучение деятельности вашей на удивление прибыльной фирмы. Надеюсь, в моих способностях и возможностях вы не сомневаетесь?
Судя по тому, как он задышал открытым ртом, ему стало нехорошо. Ну что ж, никогда не стоит рассчитывать, что твой партнер глупее тебя.
— Более того, — остановила я его, когда он попытался что-то сказать в свое оправдание, — я, по примеру деятелей из криминальной среды, включу для вас счетчик. Что вы скажете насчет, скажем, двух процентов в день от основной суммы? Мои шестьдесят тысяч будут приносить мне по тысяче двести рублей ежедневно, пока вы не рассчитаетесь со мною сполна. Наличными, Игорь, наличными!
Малышев покраснел, как созревший помидор, не в силах произнести ни слова. А с фирмой-то его, видать, не все в порядке. Пованивает его фирма, если я уже сейчас чувствую запашок нехорошего пота, исходивший от Ганса.
— Хотите сигарету? — предложила я ему как ни в чем не бывало.
— Нет, — мотнул он головой, — я пойду.
— Куда? — поинтересовалась я, прикуривая.
— За деньгами.
Ганс принес деньги. Я едва успела сделать несколько затяжек, как он уже вернулся — все такой же потный и красный, будто в парной побывал. Интересно, о чем подумали его подчиненные, глядя на него?
— Вот, свои отдаю! — соврал он, пряча глаза.
— Мои, Ганс, — поправила я его, забирая причитающуюся мне сумму.
Расстались мы на этот раз без церемоний, не прощаясь. Направляясь к выходу из сквера, я услышала за спиной:
— Деловая женщина, ничего не скажешь!
Это было приятней любого комплимента.
Я очень надеялась застать Ивана Семиродова на своем рабочем месте. Нужно было торопиться. Оставив машину на стоянке возле муниципалитета, дальше я решила идти пешком. Дворами и переулками я доберусь до рынка быстрее, чем на колесах. К тому же в это время дня улицы забиты транспортом. Стуча каблучками по асфальту, я размышляла о том, каким на удивление богатым на события выдался сегодняшний день, и пока все складывается довольно удачно для меня.
И лишь одно не укладывалось в общую картину происходящего, пугало своей кажущейся бессмысленностью. Речь не о тех «каплях», из-за которых Екатерина Лозовая лишилась и дома, и денег. Объяснение этому найдется не сегодня-завтра, и все прояснится само собой, пока же голову ломать над этим из-за недостатка информации бессмысленно. Меня беспокоила собака со вспоротым животом. Та самая, под одеялом, в спальне, где я едва не сгорела заживо. Воспоминания об этом не давали мне покоя. Я чувствовала, что-то ускользнуло от моего внимания и выпало из логической цепочки рассуждений, сделав этот факт диким и необъяснимым.
Было похоже, что ее зарезал какой-то маньяк, ошалевший от жажды крови. Допускаю также, что это сделал Аладушкин, хлебнувший, скажем, лишку и сделавшийся от этого буйным и кровожадным. Но почему на кровати?.. И зачем прятать ее труп под одеялом? Чтоб меня не шокировать? Стоп!
Я остановилась, окинув улицу невидящим взглядом. В голове промелькнула какая-то мысль или воспоминание, но настолько слабое…
Некто в припадке бешенства зарезал собаку и, бросив ее на кровать, укрыл одеялом от посторонних глаз.
Вот оно! Наконец-то! Нет, не прав Малышев. Ты, Танечка, не просто деловая женщина, ты — гений, что бы о тебе ни говорили!
Собаку убили перед моим появлением, потому что кровь еще не успела впитаться в матрас. Я увидела это, откинув одеяло. Я даже содрогнулась — настолько ярко в памяти всплыла душераздирающая картина — собака в луже собственной крови.
Человек, чьи шаги я тогда услышала, забрался в облитый бензином дом и убил собаку. Сделал он это быстро и жестоко. А снаружи — и преступник это знал — его дожидался другой, готовый поджечь факел в любую минуту.
Ой, как это не похоже на припадок пьяного буйства! И слишком уж бессмысленно. Подготовить веселенькое аутодафе и задержаться с его началом из-за такого…
Рыночная толкотня вывела меня из задумчивости. Тут надо смотреть в оба, чтоб ни с кем не столкнуться или не наступить кому-то на ногу. Я не люблю толпу, она всегда действует на меня раздражающе. Толпа — всегда потенциально опасна: плечом к плечу, бок о бок, а каждый всегда сам по себе, и надо, задирая нос, делать вид, что тебе не просто нет дела до других, но и вообще находишься здесь чуть ли не в гордом одиночестве и озабочен настоящим, не чета другим, прочим, которые вокруг мельтешат.
Потолкавшись по рынку, я влилась в очередной людской поток и, отдавшись на его волю, а по-другому было нельзя, медленно вплыла вместе с ним под высокие застекленные своды основного здания рынка. Здесь опять каждый был сам за себя и суетился, стараясь пробиться к нужным товарам.
Моей целью были мясные ряды, и едва я начала прокладывать туда дорогу, мое внимание привлекла незначительная деталь, находящаяся в руках продавщицы одного из прилавков.
— Присмотрели что-нибудь? — весело и бойко обратилась она ко мне, разрезая огромный куб масла.
— Да, — ответила я, с интересом наблюдая, как ловко она управляется со стальной струной с деревянными перекладинками на концах.
Точно такими же перекладинками я лупцевала Ивана по голове в темном коридоре его дома и такую же точно струну бросила перед ним на стол под матерчатым абажуром. Семиродовская гаротта! Еще тогда она мне показалась мне знакомой.
— Маслица желаете? Отличное маслице!..
Приветливая продавщица расхваливала качество товара, а я, рассеянно слушая ее, занималась самокритикой.
«Нет, Танька, никакой ты не гений. Гаротта, гаротта… Тоже мне, Сицилия! Да у нас гароттой вполне может стать кусок бельевой веревки с петлями на концах или вот, приспособление для разрезания больших кусков масла. Можно было и раньше догадаться о ее происхождении и понять, где и кем работает Ваня», — ругала я себя.
Хотя, конечно, я была тогда в том состоянии, которое не способствовало наблюдательности.
— Сколько взвесить? — прервала продавщица мои мысли.
— Я готова заплатить вот за эту проволоку как за килограмм масла.
— А чем же я работать буду? — удивилась она.
«Ножом и руками будешь работать, пока мужики новую не сделают. А теперь, в виде исключения, поработай головой — цену я даю за эту дрянь бешеную!»
Эта мысль, видимо, отразилась на моем лице и дошла до нее довольно быстро.