Оно мне надо?
Все равно итог один. Этот мир пригоден либо для функционалов, либо для граждан, склонных к наркомании. Возможно, сюда будет с удовольствием выбираться рэпер с компанией. Или солидные дяденьки с депутатскими значками на пиджаках. Будут песни петь и голыми при луне танцевать…
У меня крепло ощущение, что я вытянул мир-пустышку, никому толком не нужный. Неприятное ощущение, если честно. За Кимгим и Землю-семнадцать меня так искренне хвалили… И я вдруг понял, что, как только откроется четвертая и последняя дверь, все мое будущее предопределится. Вот у меня уже есть четыре (включая нашу Землю) мира, в каждом из которых мне доступен круг десятикилометрового радиуса. Сколько ж это будет площади? Пи-эр квадрат… Вроде бы так. У меня всегда было сложно с геометрией. Ну, значит, километров триста квадратных я имею в каждом мире. Всего — полторы тысячи квадратных километров.
По сравнению с тюремной камерой — очень много.
По сравнению хотя бы с Москвой — уже соизмеримо. Москва, это я со школы твердо помнил, занимает площадь в тысячу квадратных километров.
Ладно, по крайней мере надо до конца исследовать это яблочное царство…
Минут двадцать я бодрым шагом удалялся от башни — временами оглядываясь назад. Впрочем, потеряться мне вряд ли грозило. Я понял, что башню ощущаю очень четко — как часть собственного тела.
Сад вокруг оставался все таким же запущенным и неухоженным. Но все-таки это походило на сад. Расстояние между деревьями было примерно одинаковое. Четко выделялись яблони разных сортов, у них даже цветы были разные, причем деревья росли не группами, что еще можно объяснить старой формулой «яблочко от яблони недалеко катится». Нет, разные сорта были посажены линиями — очень небрежно, но все-таки… У меня появилась слабая надежда, что в этом мире все-таки живут люди.
И буквально через пару минут я в этом убедился. В воздухе запахло дымком. Я побежал — не тем веселым, беспечным бегом, которым ворвался в этот мир, а чем-то вроде целеустремленного движения Цая. За яблонями мелькнула гладь воды — неширокая спокойная речка. Я выбежал на берег и остановился.
За рекой был поселок.
Хоть ножом режьте — это был наш, земной, российский поселок. В худшем своем варианте, том самом, что заставляет патриотов кричать о вражеских происках, а людей более здравомыслящих строить прожекты вроде поиска русской национальной идеи.
Каркасно-щитовые домики, грязноватые стекла в окнах, покосившиеся серые заборчики — все было той унылой серости, что царит в российских селах по весне. Чахлые огородики — казалось, даже морковка в них должна вырастать бурой или белесой, развешенное на веревках белье — той же пыльной окраски. Между домиками бродят, выискивая что-то в пыли, тощие пестрые куры.
Я-то сам городской житель. Я такие поселки обычно вижу из окна поезда, транспортирующего благополучных москвичей куда-нибудь в Питер или Екатеринбург. И всегда утешаю себя тем, что такие села возможны только вдоль железных дорог, вблизи крупных городов, куда вся молодежь из села уезжает, едва получив паспорт. А где-то, конечно же, есть настоящие, как в учебниках «Родной край». С аккуратными домами, кирпичными или бревенчатыми, чистыми палисадниками, резными наличниками на окнах… Где-нибудь есть. На Кубани. Или в Сибири.
А здесь прописалась унылая серость, особенно поразительная на фоне яркой, цветущей природы.
Были здесь и люди. На берегу речки сидела с удочками группа мужчин и мальчишек. Дети были совсем мелкие, дошкольного возраста. Почему-то я сразу это отметил — какой-то провал в возрастах, хотя, казалось бы, на рыбалку должны были собраться взрослые и подростки, а не мальцы, не способные даже толком удочку в руках удержать.
И они все улыбались. О чем-то негромко разговаривали, перебрасываясь почти односложными фразами. До меня доносилось: «Клюет!», «Ага!», «Твоя!», «Да!» Как будто тратить лишние усилия на сложные слова эти люди не хотели… или уже не умели…
Я сел напротив, на другом берегу. Мое появление не вызвало среди рыболовов ни удивления, ни оживления. Несколько улыбок, бодрых взмахов рук. И все.
Снова достав сигареты, я закурил, пристально разглядывая людей. А ведь они наши. Все наши, с Земли. Не отсюда и даже не из Кимгима.
— Нет, Дима, — пробормотал я. — Мне кажется, это не годится на роль новой национальной идеи. И я очень, очень надеюсь, что это не Аркан. Что это не Россия в две тысячи сороковом году…
Один из рыбаков встал. Посмотрел на меня. Отложил удочку. И вошел в воду — не раздеваясь и не разуваясь, даже не засучивая брюки. Почти до середины речушки он дошел вброд, потом метров пять проплыл — и снова побрел по мелководью, приближаясь ко мне.
Ну хоть какая-то реакция!
Не обращая внимания на текущую с него воду, мужчина подошел ко мне и уселся на траву. Дружелюбно улыбнулся. Было ему хорошо за сорок, но выглядел он крепким, здоровым и вполне довольным.
— Здравствуй, хлопец!
— Здравствуй, дядько, — ответил я.
Ну что за «дядько»? С какой стати? Из-за «хлопца», что ли? Но мужчина на такое обращение не обиделся, а спросил:
— А покурить у тебя не найдется?
— Отчего же, найдется, — ответил я в тон. Протянул ему сигареты. Одну мужчина закурил, еще две, взглядом спросив разрешения, спрятал в карман рубашки. В мокрый карман. Я лишь пожал плечами.
— У… — блаженно выпустив дымок, сказал мужчина. — Меня Сашей зовут. Дядя Сашко.
— А меня — Кирилл. — Я не стал иронизировать. Дядя так дядя.
— Издалека пришел, Кирилл?
— Нет. — Я неопределенно ткнул рукой в сторону башни. — Не очень.
— Неужто новый проход открылся? — обрадовался мужчина. — Ну, заживем! Ты откуда будешь?
— Из Москвы.
— А я с Полтавы.
Видимо, исчерпав этим сообщением все темы для разговора, дядя Сашко растянулся на траве, не выпуская из зубов сигаретку.
— И давно вы тут, дядя Сашко? — спросил я.
— Ну… — Он ответил не сразу, покатал во рту сигарету. — Года два. Или три. Горбача когда скинули?
— Горбачева, что ли? — удивился я. — Президента СССР?
— Во-во!
— Да уж лет десять… нет, что я говорю, лет пятнадцать. Я и не помню-то его толком, — зачем-то признался я.
— Пятнадцать? Ого! — восхитился Сашко. На этом его интерес к прожитому вне Земли сроку и закончился. Он засунул руки под голову, с удовольствием дососал сигаретку и мастерским плевком отправил окурок в сторону реки.