Он уже пережил это однажды. Как и любой человек в миг появления на свет. Но сейчас у Рахмаэля была память – способность удерживать исчезающую повседневную реальность. Память и речь, а вдобавок осознание того, во что вскоре превратятся его обычные ощущения. И как долго, в субъективном смысле, они продлятся, прежде чем к нему вернется (если вообще вернется) его привычный мир.
Перезарядив оружие, солдат ТХЛ пошел прочь, подыскивая очередную цель и больше не обращая внимания на Рахмаэля. Он тоже знал, что того ожидает. О Рахмаэле можно было забыть, отныне он не принадлежал к окружающему миру, он больше не существовал.
Подстегиваемый командой оцепеневшей, но продолжающей функционировать доли мозга, Рахмаэль машинально побежал за солдатом. Не теряя ни секунды, не заметив преодоленного расстояния, он схватил его, оттащил в сторону и завладел длинным метательным ножом, висевшим у того на поясе. Стискивая солдату горло левой рукой, Рахмаэль широко размахнулся. Очертив воображаемую дугу, лезвие устремилось к животу жертвы, проследившей движение взглядом. Удерживаемый Рахмаэлем солдат дернулся всем телом, его глаза внезапно потускнели и высохли, словно влага из них испарилась тысячу лет назад. А нож в руке Рахмаэля вдруг стал чем-то незнакомым.
Существо, которое он держал в руке, прекратило горизонтальное движение. Оно перемещалась теперь в ином направлении – ни вверх, ни вперед. Рахмаэль никогда не видывал такого и испугался, ибо существо перемещалось, но и оставалось на месте, поэтому не было необходимости напрягать глаза. Он видел, как сияющее, хрупкое и прозрачное существо украшает себя, извлекая из собственного главного ствола тонкие ветки, напоминающие стеклянные сталагмиты. Перемещаясь судорожными рывками и прыжками во внепространственное измерение, существо-дерево развивалось до тех пор, пока его совершенство не ужаснуло Рахмаэля. Теперь оно заполняло собой весь мир; выйдя из его руки и претерпев ряд изменений, оно оказалось повсюду, не оставив места ничему иному и вытеснив из пространства прежнюю реальность.
И продолжало развиваться.
Тогда Рахмаэль решил отвести от него взгляд. С великим трудом сосредоточившись, он представил себе во всех подробностях солдата ТХЛ и засек то место относительно гигантского, заполняющего мир существа-дерева, где мог быть этот солдат. Затем с усилием повернул голову и устремил туда взгляд.
Маленький круг, словно дальний конец опускающейся трубы, открыл перед ним крошечную частицу прежней реальности. Внутри этого круга он различил лицо солдата ТХЛ, сохранившее обычные свежесть и форму. Одновременно в бесконечном пространстве вне далекого кругляша реальности замигала и заискрилась такая масса нестерпимо ярких пятен, что, даже не сосредоточиваясь на них, он почувствовал боль. Они привели в смятение его систему зрительного восприятия, хотя и не оставляли в ней своих отпечатков. Невыносимо яркие пятна продолжали вливаться в него, и он знал, что они останутся надолго. Вернее, навсегда. Никогда не уйдут.
Он осмелился на кратчайший миг взглянуть на одну из световых фигур, притягивающую взгляд своей бешеной активностью. Находящийся под ней круг с прежней реальностью изменился. Рахмаэль торопливо отвел взгляд от фигуры. Слишком поздно?
Лицо солдата ТХЛ. С опухшими глазами. Бледное. Он ответил на взгляд Рахмаэля, их глаза встретились, они увидели друг друга, и после этого физиогномические качества пейзажа реальности быстро рассыпались за новым изменением: глаза превратились в скалы, которые мгновенно поглотил леденящий ветер, затянувший их снежным покровом. Скулы, щеки, рот и подбородок, даже нос исчезли, обратясь в голые валуны меньшей величины, также сдавшиеся снежной буре. Остался торчать лишь кончик носа – одинокая вершина над раскинувшейся на десятки тысяч миль пустошью, губительной для всего живого. Перед глазами Рахмаэля прошли годы, отмеченные внутренними часами его разума, он ощущал ход времени и сознавал причину упорного нежелания пейзажа ожить. Он понял, где находится, увидев знакомую картину, не узнать которую никак не мог.
Это был пейзаж ада.
«Нет, – подумал он. – Это надо прекратить». Потому что увидел возникшие повсюду крошечные фигурки, они оживляли ад своими лихорадочными приплясываниями, привычными для них – и для него, как будто он снова видел нечто знакомое и знал наверняка, что вынужден будет созерцать это ближайшую тысячу лет.
Его сосредоточившийся на этой единственной мысли страх навалился на ад обжигающим лучом и сдернул снежный покров, испаряя его тысячелетнюю глубину. Скалы опять появились, затем отступили во времени, чтобы снова оказаться чертами лица. Ад с пугающей покорностью перешел в прежнее состояние, словно вытолкнуть его из занятой им крепости реальности не составляло никакого труда. И это напугало Рахмаэля больше всего, ибо сулило страшные неприятности. Чтобы обратить вспять процесс возникновения извечного адского пейзажа, достаточно было ничтожно малой частицы жизни, хотя бы капли воли, желания и намерения. А значит, во время недавнего появления перед ним ада в Рахмаэле отсутствовали какие бы то ни было признаки жизни. Ему отнюдь не противостояли мощные внешние силы. У него не было противника. Ужасные всевозможные трансмутации окружающего мира появились стихийно по мере затухания его собственной жизни и (хотя бы на миг) перекрыли ему реальность.
Он умер.
Но сейчас снова ожил.
Спрашивается где? Не там, где жил прежде.
В съежившемся отверстии, сквозь которое проглядывала реальность, маячило обычное, нормальное лицо солдата ТХЛ – лицо без всякой печати ада. Все будет в порядке, пока он, Рахмаэль, удерживает это лицо перед собой. И пока говорит. Это поможет ему пройти испытания.
«Но солдат не ответит, – подумал Рахмаэль. – Ведь он пытался убить меня, хотел, чтобы я умер. Он действительно убил меня. Этот парень – единственная связь с внешним миром – не кто иной, как мой убийца». Он вгляделся в лицо солдата и натолкнулся на ответный взор немигающих совиных глаз, в них читались жестокость и отвращение, желание убить его, причинить страдания. Солдат ТХЛ молчал, Рахмаэль ждал долгие десятилетия, но так и не услышал ни единого слова. Или не смог расслышать?
– Черт тебя побери, – не выдержал Рахмаэль. Собственный голос не дошел до него, он ощущал в гортани дрожь звука, но его слух не воспринимал внешних изменений – ничего. – Сделай хоть что-нибудь, – сказал Рахмаэль. – Пожалуйста.
Солдат улыбнулся.
– Значит, ты меня слышишь, – закончил Рахмаэль. Его удивило, что этот парень все еще живет по прошествии стольких столетий. Но он не собирался сосредоточиваться на этом, для него имела значение лишь реальность маячившего перед ним лица. – Скажи что-нибудь, или я тебя пришибу, – произнес Рахмаэль, сознавая ущербность своих слов. Они несли в себе смысл, но почему-то звучали неуместно, и это поразило его. – Как железный брусок, – добавил он. – Разнесу на куски, как сосуд горшечника. Ибо аз есмь огнь очищающий. – Он в ужасе пытался постичь смысл собственной искаженной речи, гадая, куда делся привычный повседневный…
Внутри его исчезли все слова, составляющие речь. Анализирующий участок мозга, некое органическое поисковое устройство просмотрело многие мили пустоты, не находя в кладовых ни единого слова; он чувствовал, как оно расширяет зону поиска до каждого темного уголка, не пропуская ничего, – в отчаянии оно готово было принять сейчас что угодно. Но год за годом поиски обнаруживали лишь пустые ячейки, где были когда-то залежи слов, но теперь исчезнувшие.