Он подошел к двери и взялся за ручку. Тедди по-прежнему лежала на кушетке, длинная и костлявая, с темными безжизненными волосами, мокрые пряди прилипли к шее.
– Вид у вас довольно замученный, – сказал Верн.
Тедди улыбнулась.
– Слушай, малыш. Ты душка. Беги пока. Скоро увидимся.
Он рассмеялся.
– Ладно.
Он медленно спустился по лестнице и вышел на улицу. Воздух был холоден и полон жизни. Звуков не было, не считая отдаленного бормотания из какого-то бара у подножия холма.
Он сел в свою машину и поехал.
Дон Филд притопал к нему на станцию на следующий день, когда Верн закончил смену. Под мышкой он держал журнал, на нем были темные очки и спортивная рубашка.
– Приветствую, – сказал ему Верн по пути от студии к машине. – Как дела?
– Средне. Твои?
– В порядке. – Верн сел в машину. Дон остался стоять. – Тебя подвезти?
Дон немного подумал. Медленно залез внутрь.
– О’кей, – сказал он покорно.
Они влились в поток машин, везших людей с работы домой.
– Приятный вечер, – сказал Верн.
– Угу, – настала долгая пауза. Наконец Дон прочистил горло. – Как тебе понравилась Тедди?
– Кажется, неглупая.
– Угу.
Верн искоса глянул на него.
– А почему ты спросил?
– Просто так. Что-то я приустал от нее. Через какое-то время они все кажутся одинаковыми.
– Планируешь ее отпустить, а? – А сам подумал: «Ах ты, старая заносчивая горгулья!»
– Ну, жалко, конечно, терять хорошее. Но подумываю. – Он пошуршал обложкой своего журнала. – Дороговато, понимаешь ли.
– Что ж, поступай как знаешь. Ты уже большой мальчик.
– Собираешься обедать дома?
– А что?
– Да так спросил. Я, может, зайду к Джеймисону, съем французский обед.
– Неплохо.
– Ты не хочешь?
– Да нет, спасибо. – Он добавил: – Но я с удовольствием отвезу тебя туда.
Он высадил Дона напротив ресторана, а сам поехал дальше. Несколько минут спустя он был уже у себя. Остановив машину у подъезда, он выключил мотор. Не выходя, достал трубку и закурил.
Наверх идти не хотелось. Было еще совсем рано, меньше семи часов. Он уже рядом с домом. Через минуту он поднимется наверх, войдет в квартиру, снимет пальто и шляпу и начнет готовить себе что-нибудь поесть.
А потом?
Мимо его машины в сумерках спешили куда-то люди. Темными, одинаковыми сгустками мрака они проносились мимо него и скрывались из виду. Но вот кто-то отворил дверь. Теплый луч желтого света выхватил из темноты женщину средних лет с полными сумками продуктов в руках. Мгновение она стояла в освещенном дверном проеме, как в раме. Верн успел даже заглянуть в гостиную. Там, сидя в глубоком кресле, читал газету мужчина. Мальчик играл на ковре. Он почти ощутил поток теплого воздуха, который вырвался из комнаты наружу и тут же рассеялся в ночи.
Он стал думать об увиденном. Когда-то они с братом тоже играли на ковре. Иногда они вместе шли в комнату, где стояло пианино, и играли дуэты, пока готовился обед. Ранним вечером, когда солнце едва садилось и небо было еще светлее земли, в теплой комнате, почти целиком занятой массивным старым пианино, заваленной кипами нот, они с братом играли милые пустячки Грига, Макдауэлла и Кюи. Вдруг приходила мать, загораживала своим телом проем и сообщала, что обед готов.
Мимо спешили еще люди. Ветер прогнал несколько газетных листов, которые, шурша, катились по земле, пока не прибились к почтовому ящику. Похоже, стало накрапывать: на тротуаре вроде бы появились капли? Итальянец, владелец бакалеи на углу, вышел на улицу с гнутым металлическим прутом в руках и медленно, с большим трудом начал сворачивать навес.
Верн погасил трубку и снова завел мотор. Проехал вниз по улице, свернул за угол. Двигался он без всякой цели, почти не обращая внимания на дома и другие автомобили, заполнявшие темноту.
Увидев неоновую вывеску клуба «Двадцать один», он свернул к обочине и остановился. Закрыл окна и вышел. Ночной воздух был холоден, легкая дымка, которую приносил ветер, обступала со всех сторон. Верн захлопнул дверцу, прошел через тротуар к клубу и вошел, раздвинув тяжелые бархатные двери плечом.
В полумраке он увидел длинный ряд стаканов и черный оникс, а еще две высокие красные колонны искаженного света, колеблющиеся и полуразмытые, по обе стороны от зеркала за стойкой. Ряды полупрозрачных стаканов преломляли красный свет, казалось, что он идет прямо из них. Свет змеился вокруг бара, появляясь повсюду и смешиваясь с зеленью неоновой вывески «Золотого сияния» напротив. За столом слева, утопая в глубоких креслах, сидели трое мужчин и женщина. Их столик был заставлен бутылками и усыпан окурками. Остальные были пусты.
Верн подошел к бару и сел. Бармен отложил полотенце и повернулся к нему.
– Скотч с водой. Без льда.
Бармен кивнул и отошел. Верн сидел, прислушиваясь к глухим ударам откуда-то сзади. У дальнего конца стойки громко спорили двое.
– Так вот, если бы эта богом проклятая кляча могла…
– Слушай! Говорю тебе, если лошадь достаточно долго задирала свою задницу над проволокой…
– Дашь ты мне кончить или нет? Я хочу сказать…
– Я думал, ты кончил.
– Ничего подобного. И ты это знаешь. Не ври мне.
– Шестьдесят пять центов, мистер, – сказал бармен. И поставил на стойку перед Верном маленький стаканчик. Верн вытащил и дал ему долларовую бумажку.
Он пил спиртное медленно. Глядя на тысячи бутылок на полках бара. Они тускло светились все в том же красном сиянии, которое делалось еще интенсивнее, огибая бутылочное стекло и проходя сквозь него, подвижной волной растекаясь вокруг.
Стало тихо. Те двое перестали спорить и надели пальто. Они миновали Верна, вышли через тяжелые двери наружу и скрылись из виду. Парень, игравший в бильярд, бросил это занятие и подошел к бару присесть. В тусклом свете его лицо казалось темным пятном. Он сидел, уперев подбородок в ладони, не двигаясь и не глядя по сторонам. Верн повернул голову и увидел, что посетители за столиком молча сидят, глядя перед собой и думая каждый о своем.
В голову полезли странные мысли. Он вдруг вспомнил, как учился играть на гобое. Сидел в своей комнате и, держа перед собой странный, холодный инструмент, дул в него часами. В углу тихо играло радио.
Свою комнату в родительском доме он помнил в деталях. Как давно это было. У него был тогда маленький настольный проигрыватель и коллекция дешевых пластинок, в основном из газетных серий. Дворжак, симфония «Новый мир». Пятая Бетховена. Несколько вальсов Штрауса. Он заигрывал пластинки до тех пор, пока они не становились белыми. У него были кактусовые иглы, ведь их, когда они тупились, можно было точить почти бесконечно.