– Ваше преподобие… – прошептала я.
– Что такое? – фыркая, спросил он.
– Всё не так было, – проговорила я едва слышно.
– А как же?
– Он качал меня туда сюда, внутрь и наружу.
Тогда он принялся наносить осторожные, но сильные и скорые удары.
– Может быть, так?
– Ах… – воскликнула я, пронизанная внезапным ознобом наслаждения, – ах… да… именно так… только быстрее… ваше преподобие… быстрее…
– Прекрасно, чадо моё… отлично… – пыхтел он, – так… Поведай мне всё, как было… только рассказывай…
Дальше говорить он не мог, таким учащённым сделалось его дыхание и так ожесточённо он молотил.
Я со своей стороны не скупилась на дальнейшие поощрения:
– Ах… ах… именно так это и было… вот так хорошо… лучше… ваше преподобие… брызгайте, пожалуйста… у меня подкатывает… у меня подкатывает… это от меня не зависит… однако… ваше преподобие… хвост ваш такой хороший… так славно то, что ваше преподобие делает…
Он вскинул к потолку руки и согнулся надо мной, насколько то позволило ему жирное брюхо. Его тёмное, широкое лицо посинело. Он смотрел на меня такими глазами, как у зарезанного телёнка, бодал как козёл и шептал:
– Прими же молот милости… так… так… это тебе не повредит… прими же, девица… брызнуть я должен… ты и этого хочешь?.. Да будет так, хорошо… я брызну… я совершу над тобой обряд помазания…
– Ваше преподобие, – перебила я его речи, – ваше преподобие, я ведь при этом и грудью грешила.
– Каким образом?.. – вопросительно уставился он на меня.
– Тем, что… а-а… а-а… у меня снова подкатывает… тем, что во время сношения мне всегда гладили титьки, целовали их и сосали.
Я сказала это с целью заставить его тоже делать это, поскольку очень хотела, чтобы мне сейчас сжимали и гладили груди.
Однако непомерная тучность не позволяла ему одновременно заниматься ещё и моими грудями. Руками он был вынужден опираться на кровать, а головой он до меня вообще не дотягивался.
– Всему свой черёд… позднее… позднее… собираюсь взять твои перси, – проговорил он, нанося толчки. – Дай мне сначала брызнуть… я… ты только двигайся, голубушка, мне это приятно, три только пиздушечкой, своей сладенькой, туда да сюда… ах, как хорошо у тебя это получается… очень хорошо ты это умеешь… дай мне только выбрызнуть, а уж потом я непременно возьмусь за твои маленькие красивые титечки… так… у меня подкатывает… Господь милосердный… как это сладко, – запинаясь, бормотал он.
И в эту секунду плотину его прорвало, и могучий поток спермы перелился из него ко мне.
Кончив, он с достоинством произнёс:
– Ты слышала, дочь моя, что я говорил… Видишь ли, я подражал речам заклятого врага и совратителя, в твоих интересах… с тем, чтобы похабные слова, которые тебе приходилось слушать в объятиях блуда, утратили злую власть над тобой.
Я сидела на краю кровати и носовым платком вытирала последствия наводнения, учинённого у меня между ног господином священнослужителем. И я очень хорошо заметила, что он сейчас хотел наврать мне. Однако ничего не сказала. Быть использованной для сношения означает всего лишь быть использованной для сношения, не более и не менее, и помощник священника стал отныне для меня тем же, чем были господин Горак или господин Экхардт. Только он всё же больше интересовал меня, потому что он был гораздо утончённее этих вышеозначенных господ, и потому что я кроме прочего относилась к нему с исключительным почтением. А ещё, наконец, потому, что я охотно пошла на это, поскольку он обладал преимуществом порадовать меня в удвоенном варианте: во-первых, своим молотом милости и, во-вторых, отпущением мне грехов, в которое я по-прежнему ещё верила.
Он снова расположился в своём прадедовском кресле с подлокотниками и подозвал меня.
– Теперь иди сюда, – сказал он, ещё продолжая тяжело пыхтеть, – Сейчас я, как ты и хотела, займусь твоими персями.
Он расстегнул мне платье и извлёк наружу мои маленькие круглые грудки. Они стояли у меня точно два шарика из слоновой кости, а соски выглядели так, будто на слоновой кости лежали две ягоды малины. Помощник священника явно обрадовался случаю полакомиться столь свежими фруктами, ибо стал торопливо брать в рот то одну, то другую ягодку и обсасывать их, чтобы они блестели еще больше, как иные продавцы фруктов на Капри облизывают землянику с целью придать ей привлекательный глянец.
Пыхтя и похрюкивая, он довольно долго занимался этим родом садоводства, а потом, наконец, сказал:
– Так я всё правильно делаю?..
– Да, – ответила я, – всё правильно…
– Ну, а сама ты стояла совершенно пассивно, пока твоей грудью играли? – спросил он дальше, продолжая теребить вверх и вниз мои предметы услады. – Ты сама при этом ничего не делала? Ты, к примеру, не играла с колбаской?
Теперь я сообразила, чего ему хотелось, и принялась обхаживать его подвеску. Однако та оставалась сонной и больше не поднималась.
– Сядь наверх… – приказал он мне.
Я уселась перед ним на письменный стол, так что ступни мои упирались в его колени.
– Сейчас, – сказал он, – настал черёд самого лучшего, так сказать, главного блюда…
Я не знала, что он имеет в виду, и с улыбкой смотрела на него.
– Да, дщерь моя, – сокрушённо вздохнув, продолжал он, – теперь я хочу самолично очистить тебя и в корне уничтожить всё, что оскверняет твоё лоно.
С этими словами он так высоко закинул мне платье, что я снова оказалась совершенно голой. Он водрузил мои бёдра себе на плечи, поместил голову у меня между ногами, а мне пришлось опереться локтями о столешницу.
Он приблизился ртом к моей щелке, и его горячее дыхание коснулось меня. Я не знала, чего он хотел, однако надеялась на что-нибудь приятное.
Что случилось со мной, когда на своих срамных губах я ощутила его пухлые, жаркие губы, когда своим мягким, горячим языком он разок прошёлся снизу доверху по моей расселине! Я вся затрепетала от неведомого мне доселе чувства. Такого блаженства я в жизни ещё не испытывала! До сих пор мужчины всегда обслуживались только моим ртом, однако этот бравый служитель алтаря был первым, кто тоже предложил мне свой язык.
Я судорожно дёрнула ягодицами и плотно сжала свою западню для мужчин, как будто речь шла о том, чтобы поймать нового жеребца.
Он поднял голову и спросил меня:
– Тебе это приятно?..
Трепеща от охватившей меня чувственности и жадно желая продолжения, я быстро произнесла:
– Да, ваше преподобие.
Он снова провёл языком вдоль моей дырочки, провёл так нежно, что рождённое этим блаженство показалось мучительным и отрадным одновременно. Затем он снова спросил:
– Тебе кто-нибудь уже делал такое?..