– Господин Мутценбахер, – серьёзным тоном сказал комиссар моему отцу, – я очень сожалею, что вам пришлось выслушать столь печальные факты. Весьма прискорбно, что бессовестный и сбившийся с праведного пути пастырь лишил вашу дочь невинности, однако утешьтесь, пожалуйста, тем обстоятельством, что девочка ещё молода, что об этом никто ничего не узнает, и что методами строгого нравственного воспитания вам, надеюсь, удастся исправить пагубные последствия случившегося.
Мы пошли домой. В этот момент я пребывала в полной уверенности, что преподаватель катехизиса лишил меня невинности. Он был приговорён к суровому наказанию, и в особую вину ему было поставлено то отягчающее обстоятельство, что, он совратил меня и Мелани. Когда я нынче размышляю о том, что в нас уже ничего нельзя было испортить, и что для многих других девочек он наверняка был не первым, кто давал им играть хвостом, мне от всего сердца становится его жаль.
Однако история с преподавателем катехизиса оказала решающее влияние на всю мою оставшуюся жизнь, как я покажу это при описании последовавших затем событий. Ибо, несмотря на эти детские истории я, вероятно, стала бы добропорядочной женой, в какую превратилась Мелани, с целым выводком ребятишек сидящая теперь в ресторане отца, или как некоторые другие из моих тогдашних подружек, на дальнейшей судьбе которых эти выходки юных лет никак ровным счётом негативно не отразились.
Едва лишь в них пробудилось чувство стыда и, особенно, когда у них возник страх беременности, они, обретя новое целомудрие, стали воздерживаться от половых сношений. Затем они вполне официально были лишены девственности каким-нибудь серьёзным возлюбленным, который даже в страшном сне представить себе не мог, какое количество трубочистов уже прочищали этот дымоход, и благополучно вышли замуж. Однако, даже если время от времени они и не в силах были устоять перед искушением внебрачной связи, подобно моей покойной матери, тем не менее, не стали как я проститутками.
Только события, о которых я поведаю дальше, превратили меня в распутную девку, только они послужили причиной того, что я ступила на путь, который называют «стезёй порока». Я не раскаиваюсь, что пошла по этому пути. Об этом я уже говорила и сейчас лишь повторяю это. Меня в высшей степени огорчает причина, но никак не следствие.
Ибо, как правило, и здесь я снова вынуждена повториться, чтобы не погрешить против истины, тысячи и тысячи девочек из низших, и даже – как я знаю сегодня – из высших слоёв общества ведут в детстве такого рода сексуальную жизнь. Ни о чём не подозревая, они, соблазнённые друзьями и подругами детских игр, предаются всякому мыслимому разврату, но позднее становятся благовоспитанными, целомудренными и порядочными девушками, жёнами и матерями, которые совершенно не вспоминают своих детских ошибок.
Мои братья поступили в учение. Лоренц, старший, на то же предприятие, где работал отец. Франц стал учеником переплётчика. Теперь я видела их чаще всего только воскресными вечерами. Лоренц почти совершенно перестал со мной разговаривать. А Франц рассказал мне, что сошёлся у мастера с молодой горничной из сельской местности, которую он с её доброго согласия потрахивает и у которой в случае надобности всегда может заночевать.
В качестве жильца мы держали тихого пожилого мужчину, который чуть свет уходил из дому и возвращался лишь поздно вечером. Я спала в комнате на софе. Кровать матери стояла незанятой возле кровати отца.
Однажды после нашего посещения комиссариата отец сказал мне:
– У меня, собственно говоря, есть огромное желание, как следует поколотить тебя за твоё свинство!
– Это было единственное, что я от него услышала по поводу данного случая. Я испугалась и робко заметила:
– Но я же тут ни при чём…
– Ну конечно, – проворчал он, – собственно, оно так и есть… вот поганец…
Через некоторое время он сказал:
– Сделанного не воротишь.
И опять через некоторое время:
– Но отныне я буду внимательно приглядывать за тобой, понятно? Ты у меня теперь носа из дому не высунешь без разрешения и… и… – он запнулся, а затем, горячась, выкрикнул: – С сегодняшнего дня ты будешь спать здесь! – Он указал на кровать матери.
Я была удивлена подобным решением, и он присовокупил:
– В доме постоянно ошиваются квартиранты… никогда нельзя знать… Я хочу присматривать…
Таким образом, с этого вечера я спала кровать к кровати с отцом.
Когда он однажды возвратился домой из ресторана, было уже около одиннадцати часов, и я не проснулась.
Лишь после того, как он несколько раз прошептал: «Ты здесь?.. Слышишь… ты здесь?..», я встрепенулась и спросонья ответила:
– Да, отец…
– Где ты?
– Тут, отец, тут я… – сказала я, ещё не стряхнув с себя остатки сна.
Он ощупью нашёл меня в темноте:
– Ах, да… ты здесь…
И прошел по мне рукой от горла к груди. У меня бешено заколотилось сердце, когда он коснулся моей груди, взял её в руку и ощупал. Я лежала совершенно тихо.
– Тогда… здесь… – запинаясь, пробормотал он, – тогда здесь он тебя хватал, господин преподаватель катехизиса?
– Да, отец… – прошептала я.
– Здесь тоже?
Он сжал мне вторую грудь.
– Да, отец…
– Вот негодяй, – проговорил он дальше, – вот собака… его-то это, конечно, устраивало… – однако сам при этом играл соском моей груди.
– Как же он это делал? – спросил отец, наклонившись надо мной.
– Так же, как вы, отец… – едва слышно ответила я.
Он забрался мне под сорочку, схватил меня за плюшку, начал ерошить пальцами волосы и прошептал:
– Пепи?..
Я оцепенела от ужаса и возбуждения.
– Да, отец…
– Пепи… там он тоже побывал?
– Да, отец… там тоже…
– Верно, свою колбасу целиком засунул?
Я удивилась такому вопросу. Отцу ведь всё было досконально известно, он позабыл что ли? Или он спрашивал с умыслом?
Он повторил:
– Скажи… он побывал там своей колбасой?
– Да, отец…
– Там внутри?
Он попытался раздвинуть мне щелку и сунуть в неё палец. Я оттолкнула от себя руку.
– Но, отец… – сказала я.
– Я желаю знать, – прошипел он и опять схватил меня за прежнее место.
– Но, отец, – взмолилась я, – что это вы затеяли, отец?..
Его палец уже находился в моей дырке.
– Отец, отец… перестаньте же, – шептала я ему, – вы же знаете… он побывал внутри… да… перестаньте же…
– Он сношал тебя… а?
Палец продолжал всверливаться.
– Да, – быстро сказала я, – он меня сношал, но моей вины в этом нет…