— Ты хорош в постели?
— А?
Она нетерпеливо вздохнула.
— Слушай, Инглиш, ты и в самом деле такой наивный, или прикидываешься? Я спрашиваю — ты хорош в постели?
Дрожащей рукой я поднес ко рту рюмку вина и залпом опустошил её. По спине пробежал предательский холодок. Я вдруг почувствовал, что вспотел.
— До сих пор никто ещё не жаловался, — неуклюже промямлил я.
Каролина презрительно усмехнулась.
— Еще не хватало! Насколько я наслышана про вашего брата-курьера, вы обслуживаете женщин, на которых больше никто бы не покусился.
— Ах вот как! — Я снова почувствовал, что закипаю. — Значит, о курьерах уже идет молва. И каких же женщин, по-твоему, наш брат обслуживает?
— Пожилых матрон и вечно хихикающих машинисток — плюгавеньких дурех, которые считают, что зря заплатили за отдых, если их хоть раз не трахнули.
Грубовато. Похоже, я все-таки задел её за живое.
— Да, значит я плохой курьер, — вздохнул я. — Что-то не припомгю, чтобы за последнюю неделю трахнул хоть одну пожилую матрону или плюгавенькую машинистку.
— А кого ты трахал на этой неделе?
— Черт возьми, это уже мое дело.
— Но — трахал?
— Не скажу.
Все время, пока мы разговаривали, Каролина сидела ко мне вполоборота. Теперь же развернулась лицом, сцепив руки вокруг коленок. Крохотное бикини не скрывало ровным счетом ничего. Мне казалось, что мое сердце вот-вот выскочит наружу из грудной клетки.
— Послушай, Инглиш… — Голос низкий, грудной, напоминающий кошачье мурлыканье; зеленые глазищи подернуты сексуальной поволокой. Теперь я знал, каково сидеть перед изготовившейся к прыжку львицей. — А доводилось тебе когда-нибудь трахать богатую женщину? По-настоящему богатую…
Я уже собрался было сразить нахалку наповал остроумной репликой, но вдруг нутром почувствовал, что шутки в данный миг неуместны, и только выдавил:
— Нет.
— А ведь разница довольно большая.
Ее глаза, её голос… превратили меня в камень. Я чувствовал себя кроликом, которого загипнотизировал удав.
— Да? — с трудом выдохнул я.
— Я — из другого теста, Инглиш.
Она поджала под себя ноги и встала, потом подошла ко мне вплотную и остановилась между моими вытянутыми ногами, пожирая меня глазищами. С расстояния всего нескольких дюймов я убедился, что кожа у неё и впрямь атласная, цвета темного меда.
— Как, по-твоему, Инглиш, я красива? — прошептала она.
Ее груди бурно вздымались и опускались; я даже видел, как колотится её сердце.
— Да, — прохрипел я.
— Хочешь меня?
Я тяжело сглотнул.
— Да.
Руки Каролины скрылись за спиной, и в следующий миг верхняя часть бикини свалилась на полотенце к её ногам. Затем она грациозно, одним движением избавилась от трусиков и застыла надо мной — близко, стоя почти вплотную, и очень-очень голая.
— Подвинься, — приказала наконец она. — И сними свои дурацкие плавки.
Она упала ко мне в объятия, постанывая и задыхаясь, прижимаясь ко мне разгоряченным телом.
— Люби меня, — прошептала она, устремив на меня молящий и, как мне показалось, какой-то дикий взгляд. — Будь понежнее… и не спеши.
Она обвила меня руками за шею, и её жаркие влажные губы прильнули к моим. Ее страсть поразила и испугала меня. Каролина вела себя, как дикая кошка! Извивалась в моих объятиях, подмахивала тазом, покусывала уши и плечи, царапала за руки. А потом, когда я прикоснулся к ее…
Каролина сошла с ума! Я невольно припомнил воинов-берсерков из далеких времен. Это продолжалось секунд десять, не больше.
— О Боже! — задыхаясь, выкрикнула она.
Она потрясла головой, потом дрожь пробежала по всему её телу и Каролина обессиленно затихла, еле слышно шепча:
— О Господи… как это было прекрасно…
Некоторое время спустя, когда дыхание её восстановилось, Каролина повернула голову и посмотрела на меня затуманенным взором. На губах мелькнула улыбка, взор прояснился и в глазах появилось озорное выражение.
— Ты мне подходишь, Инглиш, — прошептала она. — У тебя это есть.
— Что именно? — спросил я, улыбаясь в ответ.
— Какая-то особая закваска. Нечто, не поддающееся описанию. Ты меня заводишь.
— Я заметил.
— Ха, — она снова прижалась ко мне всем телом. — Ты ещё ничего не видел. Это была только разминка. Иди ко мне.
И в тот миг я вдруг явственно ощутил, что отныне жизнь Рассела Тобина никогда не будет такой, как прежде.
Мы начали с Каролиной в четыре; мы закончили в половине седьмого.
— Фу! — вздохнула она наконец. — Я хочу поплавать.
Мы окунулись голышом в теплую ласковую воду и вдоволь накупались. Солнце уже скрылось за высокой скалой, и на Приют Тобина спустилась прохладная и спокойная тень.
Мы лежали на мелководье, любуясь на чистое, почти безоблачное небо, подернутое розовыми бликами заходящего солнца.
— Да, Инглиш, ты хорош, — тихо сказала Каролина. — Кто тебя научил?
— Не знаю, — чистосердечно рассмеялся я.
— Поживи со мной. Ты мне нравишься.
— Что?
— Черт побери, ты что, глухой? Я сказала — поживи со мной, ты мне нравишься.
— И что у нас будет за жизнь? — игриво спросил я, понимая, что она меня подкалывает.
— Ты о такой даже не слыхивал.
— Еще бы. Расскажи мне про свою жизнь, Каролина.
— Дважды в году я отдыхаю — по шесть месяцев. Летом мотаемся по Средиземке… Зимой колесим по Африке. Иногда катаемся на лыжах, когда есть настроение… у нас все зависит от настроения.
— У кого — "у нас"?
— У меня и некоторых других.
— А кому принадлежит яхта?
— Кларенсу де Курси Хорнету.
Я расхохотался.
— А кто такой этот Кларенс де Курси Хро… Хур… Господи, ну и имечко! Кто он?
— Мой жених.
— Ой, извини.
— Не за что. Он — полный мудак.
— Тогда почему…
— Потому что Кларенс де Курси Хорнет стоит восемьдесят миллионов долларов, а моему папочке очень хочется наложить на них лапу.
— Понимаю.
— Тебе везет, Инглиш — сама я ровным счетом ни черта не понимаю.
— Почему — восемьдесят миллионов долларов на дороге не валяются…
— У папочки уже есть восемьдесят миллионов — ему хочется еще.