— Ох, сын мой… Должно быть, я кричал слишком громко.

— Более чем, отец, — Мераб опустил глаза в показной покорности.

— Однако я отчетливо слышал голоса…

— Отец, говорю тебе столь же отчетливо: здесь никого не было. Любой, кого ты об этом спросишь, может тебе это подтвердить. В беседке только я и старая книга… Должно быть, сегодняшнее злое солнце сыграло с тобой злую шутку.

Глаза Мераба были чисты и честны. Однако червячок сомнения вновь зашевелился в душе визиря.

Алим понял, что пора вмешаться. Всего одного магического усилия хватило ему, чтобы визирь, а вместе с ним и Мераб услышали прямо у входа в диван высокий гортанный голос.

Ни одного слова нельзя было разобрать из речи невидимки. Однако теперь и не надо было.

— Прости меня, сын, — пробормотал визирь, пытаясь разглядеть говорившего. — Должно быть, именно этого человека я и слышал. Но где же он?

И визирь, двумя руками придерживая полы черного мундира, поспешил в сторону дивана, дабы самолично изловить невидимого иноземца.

Мераб пожал плечами. Сегодняшнее поведение отца было более чем удивительно. Однако все же не так удивительно, как его, Мераба, приключение: необыкновенная книга, с которой, оказалось, можно беседовать как с сотней мудрецов.

— О нет, мой друг, — вновь рядом с юношей раздался этот голос. Голос, которым с ним беседовала замечательная книга о приключениях Аладдина-сорвиголовы. — Ты слышал не голос книги, ибо она жива не более, чем минареты на той стороне дворцовой площади. Ты слышал мой голос, голос неспящего Алима, которого ты, юный колдун, силой своего воображения спас из заточения на листах превосходно выделанного пергамента.

— О Аллах всесильный и всевидящий… — Под Мерабом подогнулись колени, и он не столько сел, сколько упал на широкую деревянную скамью, окрашенную черной охрой.

— Чему же ты удивляешься, глупец? Разве не беседовал ты со мной, видя приключения коварного, некогда моего друга Инсара?

— Мне казалось, что я просто читаю книгу… — вмиг севшим голосом ответил Мераб. Он уже понял, что этот бестелесный, но не бессильный голос ему не мерещится.

— Друг мой, — с некоторой долей укоризны произнес Алим, — еще никогда и никто не умел читать книги так, как это делаешь ты. Ибо только твое воображение, живое и могучее, может оживить тех, кто охотится или страдает, спасается или догоняет на страницах книги. Только тебе одному под силу увидеть бисеринки пота на лбу бегущего во весь опор мальчишки, услышать аромат цветов, что растут в саду императора; тебе одному из всех живущих слышны голоса магов, которые, быть может, никогда и не жили на этом свете…

Голос невидимого мага был не менее реален, чем занозистая доска под руками юноши. Однако поверить тому, о чем говорил этот бестелесный голос, Мераб по-прежнему не мог.

— Ну-у, юноша, пора уже принять мои слова как данность. Ты же не удивляешься громкому голосу своего отца или прекрасным глазам матери, тебя не пугает пение сотен птиц в дворцовом зверинце или дуновение прохладного ветерка на закате… Они столь же для тебя естественны, как весь мир вокруг. Так почему же ты пугаешься моих слов?

— Потому что нет в самом твоем голосе ничего естественного… — Губы Мераба еще дрожали, но у него уже хватило сил ответить твердо.

— Ничего естественного, говоришь? — Неспящий Алим проговорил это с отчетливой усмешкой в голосе. — Почему же?

— Никому и никогда еще не удавалось оживить ни мага, ни человека, ни даже самую крохотную тварь, что пользуется покровительством Аллаха всемилостивого и живет лишь на страницах книги. Это всего только слова…

— Это были простые слова, мой юный друг. Были, пока не появился ты… И пока твое воображение не сыграло с тобой столь… злую шутку.

Мераб слышал голос, почти верил словам, но… «почти».

— Глупый юноша, тебе все еще нужны доказательства?

Мераб кивнул.

— Итак, тебе нужны доказательства. Ну, во-первых, вот моя рука касается твоей ладони…

И юноша ощутил прикосновение прохладных, но вполне живых пальцев к своей руке.

— А вот я снимаю и отдаю тебе в руки твою же, недоверчивый мальчишка, любимую чалму.

Словно в дурном сне, ощутил Мераб, как едва заметный ветерок зашевелил его волосы, как в руки сама собой опустилась чалма — та же, что и утром, темно-синяя, украшенная серебряной булавкой с яркой бирюзой.

— Каких же доказательств тебе еще надо, глупец?

— Увы, маг, я и верю тебе, и не верю. И хочу поверить в твои слова, и боюсь.

— Мальчик, ты можешь верить или не верить в само мое существование. А вот тому, что я рассказал о тебе, придется поверить. Ибо вскоре, более чем вскоре, твое воображение позволит заглянуть воистину в неведомые уголки мира… И именно благодаря твоему воображению, пылкому и сильному, свободному и не знающему никаких рамок, вернется к жизни мир, о котором молчат даже самые старые легенды.

— Прости меня, достойнейший…

— Не извиняйся, юный друг мой. Я все понимаю: трудно осознать даже самый первый, ясный, казалось бы, любому, смысл моих слов. Поверить в них непросто, а увериться, что так оно есть на самом деле, и вовсе невероятно. А потому давай мы сейчас уговоримся так: ты просто знаешь, что теперь рядом с тобой есть невидимый советчик. В сложное время тебе не придется самому искать ответы на трудные вопросы. И еще. Ты просто привыкай к тому, что твое воображение есть часть мира, столь же материальная, как крутобокий корабль, что входит сейчас в порт… Или твоя несчастная чалма, которую ты через миг превратишь в тряпку.

Все так же ошарашенный Мераб опустил глаза. Увы, невидимый маг был прав: руки юноши мяли тонкий шелк чалмы и едва не разорвали его на сотню кусочков.

— Должно быть, — пробормотал Мераб, пытаясь надеть чалму, — мне еще долго придется привыкать ко всему этому… А уж поверю ли я в твои слова, невидимый советчик, мне и вовсе неведомо.

— Уже очень скоро, мой друг, тебе будет не до размышлений о таких пустяках. Ибо впереди тебя ждут решительные перемены, для тебя и твоих близких почетные.

— Перемены… — эхом повторил Мераб.

И Алим лишь длинно вздохнул: даже он был удивлен той оторопью, которая все не покидала юношу.

Свиток девятый

Крутобокий корабль и в самом деле входил в эти минуты в порт столицы прекрасной Джетрейи. Трюмы его были полны товаров, а каюты — купцов.

Неудивительно, что уже на следующий день базар, обычно нешумный и неторопливый, был полон разноголосого говора и обилен товарами, продавцами и покупателями.

Но кроме тех, кто жил торговлей, привез корабль из воистину далекого Альбиона и путешественников другого толка: когда стемнело, по сходням, стараясь не шуметь, вышла в порт дюжина солдат в теплом ромейском платье. Трижды обошли они вокруг порта, разбившись на группы, добрались до самого дворца и, соединившись, трижды обошли и дворцовые стены по кругу, и площадь перед главными воротами.