– Ты все-таки колдунья, прекраснейшая из женщин! – Глаза Шахрияра смеялись, а руки неистовствовали на теле Шахразады.
О, как сейчас дочь визиря понимала чувства той, что некогда жила в другой стране, а сейчас воскресла благодаря ее сказке! Ибо неземные ощущения сотрясали тело девушки; ей казалось, что своему возлюбленному она может позволить все…
И вот принц протяжно застонал, не в силах более сдерживаться. Мгновением позже ответный порыв накрыл и Шахразаду. Их стоны слились в удивительной гармонии ощущений.
Мир, что ожил рядом с ними, мир Куакуцина и Нелли, жил собственной жизнью. И здесь, и там высшее наслаждение уступало место напору судьбы, и Шахрияру оставалось только следить за бурным потоком времени.
Тяжелый звон прокатился над домами и утонул в зелени гор. Нелли открыла глаза.
– Мне пора, мой герой. Запомни сегодняшний день! Если боги будут милостивы к нам, мы встретимся и вспомним все, что подарили нам они.
– Прощай, моя мечта.
– Нет, Куакуцин, не прощайся. Повтори за мной так: «До встречи!»
И юноша покорно проговорил:
– До встречи, юная краса!
Вновь над полем прокатился протяжный звон бронзового диска – до решающей схватки оставались считанные минуты.
Нелли уже исчезла, развеялся даже едва слышный аромат ее благовоний. Но Куакуцин все еще медлил. Эти несколько мгновений он мог посвятить своим мечтам, тому, что не под силу отобрать ни наставнику, ни любому другому человеку. Тому, что может отобрать лишь смерть.
– Когда я перестану быть бойцом, – пробормотал он, – ты, моя прекрасная Нелли, станешь моей женой. Мы будем растить детей, учить их и радоваться каждой их шалости. А в тот день, когда родится наш первый внук, я решусь прочесть тебе поэму, которую напишу в твою честь.
Несколько мгновений Куакуцин пребывал там, в далеком будущем. Он любовался новорожденным внуком, декламировал своей прекрасной, ни на день не постаревшей жене стихи, которые посвятил ей, и солнце осеняло их долгое, незамутненное счастье.
В третий раз запела бронза. Низкий и долгий звук вернул юношу в хижину, заставил его вновь стать тем, кем он был – бойцом, собирающим все силы для решающей игры-схватки.
Появившийся вскоре наставник застал Куакуцина сосредоточенно затягивающим сыромятные ремни вокруг предплечий. Некогда удар мяча сломал юноше кость, и теперь ему приходилось быть вдвойне осторожным.
Юноша ощущал, как постепенно его душу наполняет волнение. О нет, то было не волнение, которое охватывает при виде совершенного женского тела или удивительной красоты природы. То было волнение бойца: кровь быстрее текла по жилам, тело готово было мгновенно реагировать на команду разума. Куакуцин уже чувствовал в руках упругую тяжесть мяча и слышал гудение голосов зрителей и жрецов, окруживших площадку.
– Пора, мой друг, – проговорил наставник.
– Я готов, учитель.
Вечерело. Куакуцин шагал по дорожке к ристалищу, но уже не видел ничего вокруг: он ждал, более того, он уже жаждал того мига, когда его ступни коснутся нагретых за день каменных плит, а кожа ощутит тепло, источаемое стенами вокруг площадки.
Наконец перед его глазами предстало ристалище: освещенные сотнями факелов древние каменные кольца казались зловещими. Плиты площадки сверкали всеми оттенками серого цвета. Камни, отполированные тысячами ног, помнили смерть и возвышение каждого из бойцов.
Гул – тот гул, который слышался юноше, – и в самом деле звучал вокруг: то пели зрители, приветствуя бойцов.
Все, кто в этот вечерний час пришел к церемониальной площадке, стояли за вторым кругом безопасности. В первый допускались лишь жрецы, наблюдавшие за игрой-схваткой. Ибо поведение тяжелого каучукового мяча мало предсказуемо, только жрецы были выучены уклоняться от самых удивительных его полетов. Попадание же мяча в кого-то из зрителей грозило тому смертельными увечьями и было столь страшным предзнаменованием, что он, Куакуцин, не решался даже представить себе его значение.
Шествуя по живому коридору, Куакуцин видел в глазах зрителей и предвкушение схватки, и жажду крови, и ожидание победы. За спиной юноши раздавались все новые и новые шаги – то присоединялись к нему члены его команды, бойцы, выигравшие уже не одно сражение.
– Сегодня вашими соперниками, мальчик, будут не пленные… Не рабы и не враги. Мы ожидаем бедствия куда более страшного, чем саранча или недород. Мы ожидаем войны, которая истребит и весь наш народ, и соседние народы. Увы, это записано не на облаках, а в камне. И теперь мы хотим лишь знать, когда столь страшное бедствие обрушится на наши земли. А потому твоими соперниками будут юноши-бойцы из долины Анауак, столь же сведущие в правилах игры, как и ты, и столь же желающие победить, как желаешь этого ты.
– Бедствие, учитель? Почему же ты не сказал мне об этом раньше? Быть может, я бы смог куда лучше подготовиться к схватке. Возможно, я бы не тратил время и силы на любовное сражение…
– Чему суждено случиться, мальчик, то случится. И никакая дополнительная подготовка не поможет бойцу. Более того, она не изменит предначертанного. Ты знаешь, что судьба и твоя, и каждого из нас не только в твоих руках, но и в руках твоих соперников. А потому сражайся отчаянно, но разумно.
– Но почему так ликуют зрители? Разве они не знают?
– Нет, мальчик, не знают. Лишь несколько десятков человек осведомлены о том, что на самом деле решается сегодня на поле. Но они молчат. Все остальные радуются зрелищу. Думаю, наши земляки предвкушают твою победу, мальчик. Ведь никогда еще ты не проигрывал схватку.
– Но никогда еще я не сражался с самой судьбой, – проговорил Куакуцин едва слышно.
Учитель лишь кивнул и отошел. В ближний круг безопасности войти не мог никто – только игроки и лекари знали этот узкий каменный коридор без крыши.
Блеснула у горизонта первая звезда – над Теночтитланом всходила Птица. Вновь зазвенела бронза. Сражение началось.
Теплые камни, казалось, сами подталкивали игроков под пятки. Он, Куакуцин, почти сразу завладел мячом и теперь бежал к кольцу соперников, уворачиваясь от преследователей. О, те не скупились на подножки и удары! К счастью, члены команды, как могли, защищали его. Вот уже пять шагов отделяет его от прыжка, вот три… Вот…
И в этот момент он почувствовал страшную боль, пронзившую все его тело. Огонь, заглушающий разум, поднимался все выше, не давая вдохнуть полной грудью. То был первый из неприятных сюрпризов, приготовленных соперниками. Их руки, как и руки самого Куакуцина, были обвиты сыромятными ремнями. Но ремни эти были унизаны длинными бронзовыми шипами. Удар соперника пришелся по животу юноши.
Но ничто, казалось, не могло его остановить, даже скверные, пусть и дозволенные правилами удары и зуботычины. Куакуцин знал, что тому, кто нанес удар, несдобровать: ответные удары последуют незамедлительно и будут в сто раз жестче и болезненнее шипов и колючек. Ему же нужно лишь преодолеть огненную лаву боли, что затопила его, взвиться в воздух и забросить тяжелый мяч в кольцо.