– Я не смеюсь, добрая Заидат, я мечтаю, чтобы мне, наконец, указали на того, кто поможет мне – и пусть это будет хоть сам Иблис Проклятый!

– Не надо столь… грозных советчиков. Я укажу тебе на мудреца юного, быть может, столь же юного, как ты сам. Он пришел в наш город вместе с бродячим цирком, помог мне да и задержался с прошлой зимы.

– С бродячим цирком? – Голос Синдбада выдал его разочарование.

– Да, глупец. Этот юноша, его зовут Хасиб, показывает фокусы, творит чудеса и при этом чист и возвышен духом. Зимой он помог моей дочери – изгнал из дома непонятную нечисть и за это не взял ни гроша. Более того, он сказал мне, что разгадка оказалась столь же далека от мира по ту сторону добра и зла, как наш прекрасный город от льдов полуночи.

– Изгнал нечисть? Как?

– Сие мне неведомо. Мальчик вместе с гадалкой из цирка, ее Карой зовут, отправился в опустевший дом, обшарил его весь от погребов до конька на крыше, и… духи перестали раскачивать стены и стонать каждое новолуние. Хасиб, да хранит его Аллах всесильный, повелел старшую дочь моей дочери, нет, ее мужа, одним словом, падчерицу, отдать в учение, дабы стала она столь же умна, сколь и я сама, ее бабушка, пусть и названная. Ведь нечисть, по словам юного Хасиба, появляется там, где бездельничает и мучится бездельем дух хозяев.

– И как, помогло?

– О да, малышка оказалась умненькой, она теперь моя самая надежная помощница. Если Аллах всесильный позволит, то станет она настоящей повивальной бабкой, когда меня не будет на свете белом…

И дородная Заидат утерла увлажнившиеся глаза.

– Уважаемая, не стоит плакать. Ты молода, красива и сильна. Отчего же печалиться заранее?

– Ты прав, мальчик, ты прав.

– Увы, я-то спрашивал, вернулись ли духи после того, как малышка стала твоей помощницей… Выходит, этот фокусник и в самом деле оказался умелым колдуном?

– Умелый ли он колдун, я не ведаю. Знаю лишь, что стены дома моей дочери надежны и недвижимы. А еще вот что рассказала мне Кара-гадалка. Его, Хасиба-фокусника, гложет своего рода одержимость – и потому, думаю, вы легко найдете общий язык.

– Да будет так, почтенная. Приводи его ко мне. И пусть он попытается изгнать духов из моего дома.

Тих и неуютен показался Синдбаду этот самый, его, дом. Амаль все так же спала, мягко улыбаясь. Очаг погас, родничок, обычно радовавший тихим журчанием, тек беззвучно.

– Должно быть, это и есть моя судьба: тишина в доме, спящая жена и ничего впереди… – пробормотал юноша, разжигая очаг, намереваясь попотчевать гостя хоть крепким кофе.

Садилось солнце, посылая прощальные лучи каждому из листков старой вишни. Шелестел в листве ветерок. В распахнутую настежь калитку, куда могли заглядывать все прохожие, неторопливо и достойно вошла давешняя знакомая, почтенная Заидат. А следом за ней порог переступил и Хасиб, рекомый циркач. Синдбад ожидал чего угодно, кроме того, что увидел.

Хасиб был высок ростом, очень худ, одет в самую обычную одежду и более всего походил на книжника, которого оторвали от нового свитка и заставили пешком отправиться из-за пустяка через весь город. Более того, вместо колпака со звездами и волшебной палочки в руках у Хасиба была толстая книга, а вместо магического плаща – шелковая черная рубаха, распахнутая на груди по цыганскому обычаю.

– Да пребудет над этим домом милость Аллаха всесильного! – привычно проговорил Хасиб и осмотрелся. Все было именно так, как рассказала Заидат, – чистота, наведенная мужской рукой, уют, созданный заботливым мужем, и тишина, тишина, что равно дарит предчувствие радости и беды.

– Здравствуй и ты, Хасиб! – сдержанно поклонился Синдбад. – Присядь у огня, уважаемая Заидат. Кофе ждет моих гостей.

Повисла пауза. Таким бывает миг в разговоре, когда незнакомые или едва знакомые люди лишь прикидывают, как начать беседу. Выход из неловкой ситуации (воистину, как обычно) нашла женщина.

– Синдбад, я уже рассказала уважаемому Хасибу о том, что произошло у тебя. Думаю, будет разумным, если ты поведаешь достойному юноше о том, чего мне не рассказал.

– Да будет так! Знай же, почтенный, что я влюбился в Амаль, мою грезу, с первого взгляда. В тот день мой наниматель, Дахнаш-кузнец, привел меня к себе домой, дабы я увидел, каким бывает мир кузнеца и какой может быть его семья. Девушка меня пленила сразу, ибо оказалась умна, скромна и любознательна. В долгих наших беседах стало ясно, что нет на свете души, более предназначенной для меня, а брачная ночь, – тут Синдбад низко склонил голову, – показала, что нет и тела, более созданного для меня.

Хасиб улыбнулся, и юного кузнеца поразила такая мягкая и понимающая улыбка. Синдбаду подумалось, что лишь тот, кто ощутил подобную боль, кто носит в себе подобное воспоминание, сможет помочь ему, страдающему от несправедливости мира.

– Однако наутро моя прекрасная не проснулась, и для меня померк свет… Тогда я отправился к имаму…

Синдбад продолжал рассказ, пытаясь найти отсвет понимания в глазах Хасиба-фокусника. Но лицо гостя оставалось непроницаемым.

«Поможешь ли ты мне, юный незнакомец… Или, подобно всем иным, скажешь, что ничего сделать не можешь и чтобы я был доволен уже тем, что ты изволил нанести мне визит?»

Синдбад закончил рассказ и пригубил уже остывший кофе. Да, рецепт лекаря не подвел – даже холодным он дарил невероятную бодрость и заставлял шире раскрыть глаза на сей непостижимый мир.

– Что ж, уважаемый хозяин, – голос Хасиба оказался неожиданно низким и сильным, – я выслушал тебя и понял тебя. Как почувствовал и то, сколь глубоко твое страдание. Быть может, часть ответа я уже знаю – во всяком случае, ощущение этого заставляет сильнее биться мое сердце. Однако мне кажется, что ты доверяешь мне не более, чем иным шарлатанам. А потому, прежде чем поделиться с тобой своими догадками, я расскажу о своем наставнике, ибо судьба моего учителя более чем познавательна. Тебе станет ясно, и кто я, и чему я выучился за эти долгие годы.

– Да будет так, о мой гость.

– Знай же, что достойный Саддам появился в моем городе очень и очень давно. Его будущая жена нашла его в пустыне, что лежала сразу за городской стеной. Неизвестный истекал кровью и был истощен до последней степени. Добрая женщина нашла в себе силы, чтобы донести его до своего жилья и выходить. Было это так…

Свиток двадцатый

Солнце только взошло, когда Мадина, почтенная златошвейка, покинула дом. Так бывало частенько – на рассвете она уходила за городскую стену, в самое сердце пустыни, и бродила там почти до полудня. А вернувшись, начинала новую шаль или платье, и, говорят, не было в мире вышивки столь же искусной, сколь и необыкновенно тонкой.

Наконец Мадина добралась до пологого холма. Отсюда уже не были видны городские стены, и лишь до самого горизонта расстилались безжизненные, но прекрасные пески.