– Ни у меня, пифия, ни у моих друзей и спутников, ни у кого нет черного клинка. Ты ошибаешься, и я еще не раз переступлю порог этого храма и многих иных храмов… Не плачь, мудрейшая… Не лей слез над моей судьбой. Я обещаю, что мы с тобой еще не раз посмеемся над твоими прорицаниями.
Саид успокаивал пифию, и наконец слезы у нее на глазах высохли. И она позволила поцеловать себя, лишь печально улыбнувшись в ответ.
Но, уговаривая пророчицу, Саид уговорил и себя. Нет, его не испугали слова этой удивительной девушки. Его судьба была ему видна на долгие годы вперед – он станет телохранителем царя Мансура, а потом, на закате дней, начальником дворцовой стражи.
Уснула, успокоившись, пифия. Забылся сном и Саид. Страшные сны его не тревожили. Черные слова пророчицы забылись уже к утру… Саид вновь был самим собой.
Но пифия не забыла ни этого видения, ни своих слов.
И когда юноша покинул ее комнату, она прошептала:
– Прощай, мой нежный раб… Твои дни сочтены… И да смилостивятся над тобой все боги мира…
Как ни сладок был отдых, но все равно через два дня караван вновь тронулся в путь. Под ногами верблюдов теперь зеленела трава, вдоль караванного пути высились деревья, а караван-сараи, казалось, соревновались друг с другом за право дать приют усталым путникам. Но, напуганные первым ночлегом, путешественники предпочитали расположиться на ночь просто в тени деревьев у озерца или ручья. Истекли пять дней, и наконец перед караваном открылась новая цель их путешествия – город Баболь, знаменитый своими кулачными боями и портом.
Стоящий на полуденном берегу Моря Джурджан [5] , Баболь всегда мог отправить путников через море, предоставив парусник или гребную лодку, баржу или легкий челнок. Все зависело лишь от толщины кошелька путешественника.
Царевич Мансур и его сводные братья отнюдь не бедствовали. И потому к берегам страны Аштарат их должен был доставить уютный корабль из тех, что предпочитают правители, желающие путешествовать тайком.
Пришла пора расставаться и с мудрым караван-баши, и с его неутомимыми людьми, и такими же неутомимыми, но порядком запыленными верблюдами.
И тут настал миг, о котором потом долго вспоминал Валид. Царевич Мансур решил, что пришла пора повиниться перед караван-баши.
– Я решил, – начал он надменно, – что ты был прав. И потому прошу не держать на меня зла. Ведь я царевич, и многое из того, о чем знают простые недалекие люди, меня не интересует. Зачем мне знать законы каравана, если я намерен править страной?
«О Аллах милосердный, да он вместо извинения оскорбил почтенного баши!» – подумал Саид.
Но, к счастью, караван-баши был куда умнее неумного и неблагодарного Мансура. Он в голос расхохотался, похлопал царевича по плечу и проговорил:
– В первый раз мне принесли извинение более оскорбительное, чем сам проступок. И потому я не сержусь на тебя. Аллах, быть может, еще очистит твой разум от глупости и надменности. Но, к счастью, я этого не увижу. Прощай, недалекий и неблагородный царевич. Да пребудет с тобой милость Аллаха!
Путешественники поднялись на корабль. Они решили, что не будут ждать отплытия в порту, а проведут эти несколько часов на судне, пока команда будет готовиться выйти в море. Плата, которую получил капитан, оказалась более чем достаточной, и матросы все затаскивали и заносили припасы, необходимые для трехдневного странствия вдоль берегов Моря Джурджан самого сына царя Омара.
Саид пытался просветить Мансура, назвать ему хоть половину его ошибок, но чем дальше царевич был от родного дворца, тем более надменным и неумным становился.
– Аллах милосердный, Мансур, так ты рискуешь потерять и уважение и доверие тех, кто еще в тебя верит.
– Мне не нужны ни уважение, ни доверие. Лишь покорность и повиновение! И ты, мой телохранитель, должен стать первым из тех, кто повинуется мне беспрекословно.
О как блеснули глаза замолчавшего Саида! Он мгновенно ощутил, как перестал быть братом царского сына. А поняв это, совсем иначе стал к нему относиться. Ибо братская любовь, которую так терпеливо лелеяла царица Амани, навсегда покинула его. Осталось лишь молчаливое недоумение из-за собственной глупости, которое грозило вот-вот перейти в открытую ненависть к царевичу.
Заскрипели канаты в кабестанах, ветер надул тугие паруса, и плавание началось. Ничего этого не заметил Валид, ибо вел долгую безмолвную беседу с Назиром-звездочетом. Он рассказывал о странствиях последних дней, о погибшем под песками Вавилоне, о блистательном Бехистунском памятнике, что повествует не только о мудрости и дальновидности царя персов, но и об удивительных мастерах, руками коих была высечена огромная надпись, существовавшая тысячелетия.
«О Аллах, какое счастье, мальчик мой, что ты увидел все это! Ведь я помню тот день, когда ты прочитал об этом в свитке, повествующем о днях расцвета империи персидских царей!»
«Помню этот день и я… Но помню и то, какая печаль объяла меня, как только я подумал, что удивительные истории, какими пестрела и эта книга, и многие иные, так и останутся историями на бумаге. Что никогда не увидеть мне воочию ни развалин Вавилона, ни удивительных монументов, повествующих о вечности, ни даже обыкновенного разбойника… Печалился я, что жизнь моя пройдет между страниц книг, и я так и умру всеведущим, но ничего не видевшим книжным червем!»
«Каким, увы, стал я…»
«О да, мой добрый и мудрый дед, каким стал ты… Но сейчас я благодарю всесильного и всемилостивого Аллаха за то, что он дал мне эту удивительную возможность…»
«Твоя матушка, моя нежная дочь, была бы рада этим твоим словам».
Валид словно наяву увидел, как увлажнились глаза Назира-звездочета.
«Теперь же, мой добрый Валид, я попрошу тебя об услуге. Вернее, лишь о части услуги. Мой друг Георгий, мудрец, к которому спешите вы все, ждет тебя как особого ученика. Ибо, увы, это не секрет, ни Мансур, ни Саид не способны впитать всех тех знаний, которыми так богат Георгий. А вот тебе, мой друг, моему лучшему ученику, такое под силу. И вот моя просьба – стань прилежным учеником Георгия, лови каждое его слово, не отказывайся ни от одного урока, какими бы странными знаниями тебя не удивлял мой мудрый друг. Поначалу, быть может, многое будет тебя смущать, приводить в трепет или уныние. Но, прошу тебя, наберись терпения. И ты будешь вознагражден знаниями и умениями столь разнообразными, что даже я, мудрец и звездочет, не в силах вообразить!»
«Об этом, добрый Назир, ты мог бы меня и не просить… Ибо я мечтаю припасть к этому удивительному источнику знаний с того самого мгновения, когда узнал о нем. Даю тебе слово, добрый мой учитель, что не будет у Георгия-мудреца более усердного ученика, чем я!»
Простившись с далеким Назиром, Валид вышел на палубу взглянуть на море. Весенние шторма уже отшумели, но летние штили еще не пришли. Вот в эти благословенные дни и пересекали сыновья царя Омара Море Джурджан.