Book.

Алмас поднялась. Она вновь почувствовала, что ей вовсе не хочется уходить из дома колдуньи, да и усталости от долгих рассказов она не чувствует. Словно подслушав ее мысли, Хатидже усмехнулась.

— Ну что же я была бы за хозяйка, если бы мои гости уставали от меня и моих вопросов? Если бы они покидали меня, радуясь, что тягостный визит наконец завершен? Иди, девочка! Да хранит тебя своей мудростью повелитель всех правоверных!

— И да пребудет он с тобой во всякий день твоей жизни, — проговорила Алмас, закрывая за собой калитку в ярком заборчике.

Вот утихли вдали шаги молодой женщины. И лишь тогда решилась Хатидже. Она вошла в дом, раскинула руки, словно пытаясь обнять весь мир, и шумно выдохнула. Потом закрыла глаза и потянулась руками к векам. Руки ее двигались медленно, натужно, словно преодолевали огромное сопротивление. Наконец ей это удалось и пальцы коснулись глаз. Не в силах сдержаться, Хатидже закричала, ибо боль была просто обжигающая. Увы, за прозрение приходится платить. Она, колдунья, платила годами собственной жизни за каждый раз, когда, используя черную магию, ненадолго прозревала.

— Ах, девочка-девочка… Ведь я не старше тебя… Но… Увы, услышать совет мудрой книги можно лишь тогда, когда скользишь зрячими глазами по знакам, что испещряют ее страницы.

— Какое счастье, что чаще мне все же хватает простого здравого смысла, — проговорила Хатидже, приблизившись к огромной инкунабуле, лежавшей на специально подставке в углу комнаты. Блеснули в свете одинокой свечи медные защелки, замелькали страницы… И вот искомое найдено. Теперь Хатидже уже не торопилась. Она вытащила калам и чинийские чернила и принялась переносить знаки с заветной страницы на чистый листок бумаги.

— Ну что ж, малышка Алмас, до восхода далеко. Мне же, чтобы закончить вычисления, столь много времени не потребуется. Должно быть, я смогу порадовать тебя ответом на твой вопрос… А теперь сладко спи, моя девочка.

Но Алмас вовсе не спала. Более того, она не дошла до дома. Вернее будет сказать, что до дома она дошла, но порог переступить не успела. Ибо от дувала отделилась монументальная фигура ее почтенной матушки.

— И где ты гуляла, глупая курица, хотелось бы мне знать?

Алмас облегченно выдохнула.

— Матушка, как ты напугала меня!

— Я спрашиваю, дрянь, где ты гуляла весь день?

— Матушка, я просто была у приятельницы, советовалась с ней. Ведь ты же знаешь, что Маруфу нездоровится. Вот я и отправилась к знахарке, чтобы посоветоваться, какими настоями мне лучше напоить мужа, чтобы вернуть ему силы и здоровый сон!

— Ее мужу нездоровится… Да на нем пахать можно, на твоем лентяе муже! А ты, безмозглая, вместо того чтобы навестить мать, поговорить с ней, выслушать ее, помочь ей, быть может, даже вместе поплакать над печальной материнской судьбой, побежала к какой-то дурочке за травами! И для чего? Чтобы вылечить своего негодяя мужа!

— Но, матушка, мы же виделись с тобой только утром! Да и вчера беседовали, и позавчера!

— Только потому, что я, словно бездомная собака, целыми днями торчу у твоего дома! Ищу удобного повода, чтобы увидеть свою дочь… Позор на мою голову!

— Но ведь ты же можешь войти в дом в любой миг! Ты знаешь, что я всегда тебе рада, что дети с удовольствием встретят любимую бабушку…

— А твой муж-убийца нальет ей полную чашу яда!

— Ну зачем ты так, матушка? Маруф уважает тебя…

— Он? Уважает? — Саида деланно рассмеялась. Все четыре ее подбородка затряслись, заволновались и обильные телеса под чаршафом. — Да он готов был убить меня сразу после того, как имам сделал запись в своей дурацкой книге… И я — о позор на мою седую голову — я промолчала! Ведь знала же, что он убийца! Знала, что подонок, но промолчала!

«Уж не знаю, кто из нас троих нездоров, — пронеслось в голове Алмас. — Мой муж, я или моя матушка…»

— Немедленно, слышишь ты, глупая курица, немедленно собирайся! Я буду ждать тебя здесь! Забери все! Все, что подарили тебе мы с отцом, все, что я купила тебе и твоим глупым детям! И чтоб сегодня же ты вернулась под отчий кров! И внуков моих не забудь!

— Матушка, что с тобой? О чем ты говоришь?

— Я приказываю тебе, глупая ты девчонка, немедленно бросить своего бездельника-мужа, забрать из дому все, до последнего клочка, и вернуться под отчий кров. Мое терпение иссякло! И чтоб без разговоров мне тут!

«О Аллах всесильный и всемилостивый, что же произошло сегодня, пока я беседовала с Хатидже? Кто довел мою матушку до столь прискорбного состояния?»

И Саида не замедлила ответить на незаданный вопрос дочери.

— Чтобы моя дочь еще хоть один день была замужем за ним? Да ни за что на свете! Какие-то уроды в черных платьях на огромных лошадях рыщут по всему базару в поисках «мудреца Маруфа»! Нет, люди, вы все слышали — «мудреца»? И я, я — на самом деле мудрая женщина! — вынуждена показывать дорогу этим невежественным уродам к дому моего болтливого бездельника-зятя! И получить в награду ничтожную плату — дирхем! Один несчастный дирхем! А он, видите ли, «мудрец Маруф»!

— Черные уроды на огромных конях, матушка?

— Ну да, ты же слышала… Их еще называют… да, паплюками…

— Паплюками? Быть может, мамлюками?

— Да какая разница, Аллах всесильный?

Алмас вздохнула. Матушка разошлась всерьез и утихомирить ее было не под силу никому.

— Разница огромная, матушка… — вздохнув, проговорила она. — Мамлюки — это доверенные воины наместника. Они бывали уже в нашем доме, ибо наместник халифа великого в черной земле Кемет ценит советы моего мужа и доверяет ему.

— Какой стыд, о Аллах всесильный!.. Сам наместник доверяет глупцу и болтуну! И это вместо того, чтобы найти действительно мудрых, знающих людей, пусть даже и женщин!

Алмас молчала. Никто лучше нее не знал, что спорить с Саидой бесполезно, что надо лишь перетерпеть ее словесную бурю. Но тут почтенная женщина замолчала. Должно быть, какая-то страшная мысль пришла ей в голову, ибо лицо ее изменилось, а из глаз полились слезы.

— Но что же будет с детками, когда вскроется обман, глупая ты курица?

— Какой обман, матушка? И почему что-то должно случиться с моими детьми?

— Да любой обман, безмозглая! Ведь твой муж глуп, как сотня ослов. Единственное его достоинство, что он непозволительно болтлив… Он болтлив более, чем приличествует даже самой старой из мудрых женщин мира…

Алмас почувствовала, что ее воистину бесконечное терпение вот-вот иссякнет.