Маруф, лежа на ней, застонал от наслаждения и упал на ее грудь.

Отгремела гроза, улетев куда-то за горизонт, появилось и ушло в свои покои солнце, уступив место прекрасной луне. Жар летнего дня сменился прохладой ночи. И лишь тогда они расстались.

— Я увижу тебя, о лучший из мужчин?

О нет, сейчас он уже не клялся ей, не говорил «люблю». Хотя ни одно из его слов не было ложью — но страсть улеглась, оставив лишь сладкие воспоминания. Если им будет дарована еще встреча… О, он насладится этой прекрасной девушкой сполна и не солжет ни словом, многократно прошептав «люблю»…

— Кто знает, Амаль, кто знает… Обо всем на свете ведает лишь один повелитель правоверных… Нам же остается только одно — следовать путем своей судьбы! Хотя иногда наша судьба дарит нам удивительные мгновения радости…

Под его улыбающимся взглядом Амаль густо покраснела.

— О да, это воистину так.

— А потому, моя греза, если Аллах всесильный и всемилостивый позволит нам, мы с тобой непременно встретимся. Прощай же. И да хранит тебя Аллах на долгие годы!

Калитка в дувале бесшумно закрылась. Но она все так же стояла посреди дворика и водила тонким пальцем по затейливой резьбе на камне.

— О, если бы сие было в моих силах, — проговорила наконец она, — я бы подарила тебе, мой Маруф, дюжину жизней… И тогда нам с тобой была бы дарована не одна, а дюжина или даже более дюжины дюжин встреч… О, если бы это было в моих силах…

К счастью, не могла Амаль, дочь ифрита и джиннии, тогда еще знать, что это воистину в ее силах. Более того, что одного ее желания подчас вполне довольно, чтобы свершилось чудо более чем невозможное.

Макама двадцать восьмая и последняя

— …И, прочитав все это, я поняла, что муж твой живет не одной, а целой дюжиной жизней… Нет, правильнее было бы сказать так: он живет дюжиной и одной жизнью. Ибо его жизнь, видимая тебе и всем окружающим, это неспешные и спокойные дни башмачника-умельца, любящего собственную жену, обожающего детей и терпящего крики тещи…

Алмас улыбнулась. О, сейчас ее муж воистину не должен был терпеть ничьих криков. Ибо Саида, волшебно переменившись, воспылала восхищением к своему зятю и старалась припасть к источнику знаний всякий раз, когда ей это позволялось.

— Но как же он, мой умный муж, может жить целой дюжиной жизней, если он все время со мной и детьми, если он никуда не странствует, не исчезает ни на миг?

— Странствует его разум… Поистине, субстанция более чем удивительная, дарящая нам знания, порой удивляющая любого из нас предчувствием… Ведь и тебе иногда приходилось утром просыпаться с ощущением, что некое решение найдено, нечто, что еще вчера вечером беспокоило тебя, теперь уже объяснено… Быть может, разум каждого из нас время от времени открывается, дабы попутешествовать и получить нечто новое. Твоему же мужу просто повезло — его знания остаются при нем, как часть его самого. Обретенные, они не прячутся по углам, а становятся богатством, которое Маруф, честь ему за это и хвала, с удовольствием раздает всем желающим.

— Его разум странствует… Когда же?

— Как у всех людей, — пожала плечами Хатидже, — во сне. Ведь ты же сама говорила мне, что знаешь о каждом из этих двенадцати незнакомцев столь много самого разного, словно видишь их на протяжении долгих и долгих лет. Должно быть, так оно и есть — разум твоего мужа становится разумом каждого из этой дюжины и проживает с этим, совсем другим человеком, ночь.

— Ночь, уважаемая? Но ведь ночью все люди спят…

— Но если человек этот живет совсем в далеком месте… Где солнце встает куда раньше или куда позже? Где иное время года, как, например, на дальнем полудне огромного континента Ливии? И значит, там сейчас может быть и раннее утро и поздний вечер, и весна и осень…

Алмас кивала, и в глубине души все же радовалась, что нашла в себе силы задать колдунье вопрос. Ибо ответ подарил ей радость освобождения от страхов, а что может быть лучше спокойствия?

— Ты спрашивала меня некогда, не приложил ли к знаниям твоего мужа руку враг рода человеческого, Иблис Проклятый? Мой ответ таков — нет, не приложил. Быть может, какая-то из дочерей этого рода некогда и пошутила, даровав Маруфу удивительное умение странствовать чужими жизнями. Увы, этого я не знаю. И, думаю, не смогу узнать никогда.

— Ну что ж, добрая Хатидже, и этот ответ для меня более чем отраден. Но как же мне избавить мужа от всех этих странствий, как подарить ему обычный глубокий сон без сновидений?

Хатидже удивилась.

— Но зачем тебе это?

— Но должен же муж стать таким же, как все вокруг!

— О Аллах всесильный и всемилостивый! Девочка, не заставляй меня считать тебя дурочкой! Зачем тебе такой же, как все? Разве не знания сделали твоего мужа человеком уважаемым? Разве не благодаря им по всему миру под рукой повелителя правоверных о нем идет молва как о Маруфе, который знает обо всем на свете? Да разве не его удивительные рассказы пленили твою душу тогда, давным-давно, когда ты увидела его на городском базаре?

— Да, уважаемая, ты права, — кивнула Алмас. — Но мне жаль его, ведь он же должен так уставать…

И не знает ни отдыха… Ни мига спокойствия…

— Думаю, это не так. Его тело покоится во сне, и он отдыхает, как отдыхает любой другой человек. А разум насыщается знаниями, как это даровано лишь ему одному. Более того, думаю, он был бы недоволен, лишившись этого дара…

Алмас представила, что будет, если Маруф и в самом деле лишится источника всех своих знаний… Нет, она была неправа — не надо избавлять мужа от этого дара, ведь это же дар и для нее самой, и для ее детей. Воистину идиллическая картина, которую она застала вчера, когда вся семья внимала рассказу Маруфа, заставила ее передумать почти мгновенно.

— Но что же делать мне теперь? Теперь, когда я знаю, что мой муж не один, а целая дюжина мужчин? Таких разных мужчин…

— Слушать его рассказы, конечно, — пожала плечами Хатидже. — Слушать и радоваться. Ибо теперь тебе ведомо, что это не сказки, а самая настоящая жизнь. И у тебя есть удивительная возможность обогащаться столь разными и столь необыкновенными знаниями, словно и ты вместе с мужем проживаешь не одну, а целую дюжину жизней.

Алмас и соглашалась с мудрыми словами Хатидже, и не могла согласиться… Ибо этот дар, быть может, был даром какой-то дочери магического рода… И конечно, она, жена Маруфа, не могла не ревновать мужа, пусть даже это произошло задолго до их знакомства, если и произошло вообще.

В ярко раскрашенном дворике колдуньи повисла тишина, лишь шуршали, опадая, листья карагача. Хатидже молчала, молчала и Алмас. О, в душе молодой женщины бушевала настоящая буря… Она и радовалась за мужа, и ревновала его, и пыталась примириться с тем, что это навсегда. А потом проговорила, поняв, что на самом-то деле ей хочется больше всего совсем другого: