Искендер считал, что, овладев Азией, он может идти на восток до края мира, но свои планы пока держал в тайне даже от самых близких друзей. Предстоял неизбежный поход-погоня за Дараяваушем, ибо, пока царь персов не был уничтожен, Искендер, несмотря на всю покорность народа, не мог занять место владыки. Всегда оставалась опасность внезапного удара, если персидскому владыке удастся собрать достаточно войска. Как только весна придет в северные горы, настанет время двинуться в погоню и заодно перенести резиденцию в Экбатану.
Экбатана, лежащая в пяти тысячах стадий на полуночь от Персеполя, в горах, была прохладной летней столицей Ахеменидов и в то же время укрепленным городом, совсем не похожим на надменно открытый во все стороны Персеполь. Искендер решил перенести туда сокровища трех порабощенных городов – Сузы, Персеполя и Вавилона. Туда же он приказал повернуть и гигантский обоз Пармения. Его намерения была грандиозными: Экбатана и Вавилон должны были стать двумя столицами македонского царя. А здесь, в Персеполе, расположится лагерь – готовиться к походу на восток придется долго и основательно.
– Быть может, сейчас еще не поздно, мой господин? Под покровом ночи мы войдем в город. Отыщем Стоколонный зал и покинем Персеполь до пожара…
– Нет, – Руас отрицательно качнул головой. – Поздно: там, среди войска, прячется смерть великого города. Ее мы остановить не сможем. Хотя под прикрытием суеты успеем найти дворец.
Салим первым тронул пятками коня. Сколь бы ни различны были цели, они соединили на одних и тех же улицах его господина и великого Искендера. Цели эти их и разведут навсегда, одному даровав бессмертную славу и скорую гибель, а другому – бесконечную жизнь и тишину неведения.
Руас видел ее – скорую смерть прекрасного города. Стройная черноволосая афинянка Тихе сейчас бродила по залам дворцов, лестницам и порталам, удивляясь тому, как мало истерты ступени, как свежи острые ребра дверных и оконных проемов, квадратных колонн. Дворцы Персеполя, огромные залы приемов и тронных собраний были пустынными даже в разгар жизни города, ибо ступить на драгоценные полы было дано немногим. Дворцы и храмы казались новыми, хотя самые ранние постройки были возведены почти два века назад. Здесь, у подножия гор Милости, владыки Персии выстроили особенный город. Не для служения богам, не для славы своей страны, но единственно для возвеличения самих себя.
Гигантские крылатые быки с человеческими лицами, с круглыми, выпирающими, как у детей, щеками считались портретами пышущих здоровьем и силой царей. Великолепные барельефы львов, поставленные у основания северной лестницы, прославляли мужество царей-охотников. Кроме крылатых богов и львов, барельефы изображали только вереницы семенящих воинов в длинных неудобных одеждах; пленников, данников, иногда с колесницами и верблюдами, однообразной чередой тянувшихся на поклонение восседавшему на троне «царю царей». Тихе пробовала пересчитать фигуры с одной стороны лестницы, дошла до ста пятидесяти и бросила.
В гигантских дворцовых помещениях поражал избыток колонн: по пятьдесят, девяносто и сто в тронных залах – подобие лесов, в которых люди блуждали, теряя направление. Было ли это сделано нарочно или от неумения иным способом подпереть крышу, Тихе не знала. Ей, дочери Эллады, привыкшей к обилию света, простору храмов и домов афинской знати, казалось, что залы для приемов выглядели бы куда величественнее, не будь они так загромождены колоннадами. Тяжелые каменные столбы в храмах Египта создавали атмосферу тайны, полумрака и отрешенности от мира. Но белые, в сорок локтей высоты дворцы Персеполя…
И еще одно открытие сделала Тихе: ни одного изображения женщины не нашлось среди великого множества изваяний. Нарочитое отсутствие целой половины людского рода показалось афинянке вызывающим. Государство персов не могло не впасть в невежество, оно обязано было наплодить трусов и лизоблюдов. Гетере стали более понятны удивительные победы небольшой армии Искендера. Гнев богинь – охранительниц судеб, плодородия, радости и здоровья – неотвратимо должен был обрушиться на подобную страну. И метавшийся где-то на полуночи царь персов, и его вельможи теперь испили полную чашу кары за чрезмерное возвеличение мужей!
Персеполь не был городом в том смысле, какой вкладывали в это слово эллины, македонцы, финикийцы. Не был он и средоточием святилищ, подобных Дельфам, Эфесу или Иераполю.
Персеполь создавался как место, где владыки державы Ахеменидов вершили государственные дела и принимали почести. Оттого вокруг платформ белых дворцов стояли лишь дома царедворцев и гостевые дома для приезжих, опоясанные с южной стороны широким полукольцом хижин ремесленников, садовников и рабской прислуги, а с севера – конюшнями и фруктовыми садами. Странный город, великолепный и беззащитный, надменный и ослепительный, вначале покинутый персидской знатью и богачами, быстро заполнялся народом. Любопытные, искатели счастья, остатки наемных войск, посланники дальних стран юга и востока стекались с разных сторон, желая лицезреть великого и божественного победителя, молодого, прекрасного, как эллинский бог, Искендера.
В этой толпе затерялись Руас с Салимом. Они могли выдать себя за факиров, за мастеров-оружейников, за странствующих софистов… Но никто не замечал их среди толпы. Никому не было дела до двух всадников, уверенно держащих путь через город.
Наступил вечер. Тот самый вечер. Вечер, память о котором сохранится в веках. Руас, несмотря на всю свою отстраненность, не мог пропустить этого мига. Они с Салимом спрятали лошадей в заброшенном доме царедворца и смешались с воинами армии.
– Я хочу видеть это своими глазами, Салим…
Слуга кивнул – он понимал молодого господина. Страшно представить, что было бы, если бы подобные события происходили в их собственном, колдовском мире.
Платформа с громадами белых дворцов темнела утесом в тридцать локтей высоты под звездами ранней южной ночи. Сквозь зубчатое ограждение террасы пробивались широкие лучи света от плясавших в бронзовых котлах языков пламени горящего масла.
Воины непобедимой армии шагали со ступени на ступеньку. Рядом с ними шли Руас с Салимом. А рядом с ними шла, задумавшись, она – рок великого Персеполя.
Поднимаясь по широкой белой лестнице в сто ступеней, Тихе чувствовала, как нарастает в ней смешанное с тоской лихое возбуждение, точно перед выходом в священном танце. Она увидела стену восходных гор в отсвете звездного безлунного неба. Словно завеса спала перед ее мысленным взором. Она перенеслась в напоенную золотом солнца и сосен Элладу, услышала журчание и плеск чистых ручьев в обрывистых мшистых ущельях: белые, розовые, бронзовые статуи нагих богинь, богов и героев, дикие четверки вздыбленных, замерших в скульптурах коней, яркие краски фресок и картин в залах, пинакотеках, жилых домах. Прошла босыми ногами по теплой пыли каменистых тропинок, спускающихся к лазурному морю. Кинулась, как в объятия матери в детстве, в волны, несущие к благоуханным пестрым берегам то ласковых нереид, спутниц Тетис, то бешеных коней Посейдона, развевающих пенные гривы в шуме ветра и грохоте валов.
– Тихе, очнись! – ласково притронулся к ее обнаженному плечу диадох Неарх.