— Да будет так…
Юноша понял, что парочка обосновалась прямо у него за спиной.
— Терпела же я почти три года… Ждала, когда ты вновь отправишься с торговым караваном и ненароком заглянешь в блистательную Кордову.
— Не надо так говорить, милая. Ты для меня стала единственной отрадой с того мига, как я тебя увидел. И каждый раз, направляя корабль на полудень, я с трепетом предвкушал миг нашей встречи. Не думал, что на старости лет обрету свою мечту, свою истинную, единственную любовь.
В тишине кофейни было преотлично слышно, как усмехнулась незнакомка.
— О да, конечно предвкушал. Точно так же, как и прикидывал, что ты скажешь жене, вернувшись. Чем оправдаешь свой скорый отъезд из ее жаждущих объятий…
— Девочка моя, не надо. Миранда была хорошей женой, мудрой матерью и отличным другом. Ей не повезло лишь в одном — я никогда не любил ее. Думал, что влюблен… Но вскоре понял, что обманулся, что душа по-прежнему пуста.
— Однако ты родил твоих детей. С женой, которую никогда не любил.
— У нас впереди годы, моя прекрасная. Наши дети станут нашей отрадой…
Женщина тяжело вздохнула.
— Боюсь, Масуд, что я не дождусь этого. Что-то в душе перегорело. Не знаю, захочу ли я становиться матерью твоих детей… Не знаю, захочу ли я становиться твоей женой.
— Не смей говорить так, милая! Ты моя судьба! Я добьюсь тебя, чего бы это мне ни стоило.
— Не надо, Масуд, не кричи. Я верю тебе, верю твоим чувствам. И говорю лишь о себе.
— Любимая, поверь, впереди годы счастья.
— Да будет так, — вновь повторила печальная незнакомка.
«Выходит, отец и защищал свой дом, и мечтал из него сбежать!.. Как же так? И почему мы, дети, этого не замечали?»
Шимас попытался вспомнить мгновения, когда отец возвращался из странствий. Но ни лжи, ни фальши в голосе почтенного Масуда разглядеть не мог — лишь чистая радость звучала в нем.
«Быть может, он радовался только нам?…»
Воспоминания увлекли Шимаса в те совсем недавние дни, когда мать встречала его, вернувшегося после первого рейда с китобоями. Милое лицо Миранды тогда было печальным, как печальным был и голос:
— Ты совсем взрослый, Шимас. Вскоре, как и отец, изберешь себе дорогу. Я молю Бога, чтобы вспоминал о родном доме хоть раз в год…
«Нет, мать вспоминала об отце лишь с любовью. Тосковала о нем, ждала его, считала дни, беспокоилась о том, чтобы штормы не настигли корабли вдалеке от берега…»
Чем дольше обо всем прошедшем думал Шимас, тем яснее понимал, что его дом, его детство были столь солнечными именно благодаря Миранде. Это любовь матери согревала его душу, это ей он обязан всем, чего сумел достичь за свои годы. А вот отца, как оказалось, юноша не знает совсем — уважал и любил он не подлинного Масуда, а лишь его отражение в глазах Миранды. И что теперь надо пытаться принять жизнь такой, как она есть.
Или не принять, отречься от семьи, освободиться от имени и навязанного грядущего. Забыть, что был некогда наследником дворянского имени и дворянского богатства. Стать безродным и безземельным, стать никем.
Разговор за спиной продолжался, но уже не интересовал Шимаса. Так могли бы беседовать совершенно незнакомые ему люди. Юноша же прикидывал достоинства и недостатки своего возможного будущего. Если, конечно, у него хватит духу махом отречься от своего прошлого.
«Стать Шимасом из… скажем, Кадиса. Нет, не так. Беглым… О нет, порабощенным альбионцем, выходцем из… да, пусть будет из Арморики. Коварные пираты, прикрываясь личиной рыбаков, заманили мальчишку и приковали его к веслу, дабы продать на невольничьем рынке… Кадиса. Хитростью этому мальчишке удалось освободиться от оков. Буре он обязан тем, что стал рулевым. Еще одной буре — своим освобождением. Таким же невольникам, как он сам, обязан и богатством. Ибо мы… о да, мы продали галеру, на которой и были рабами…»
Шимас никогда не жаловался на свое воображение. Но сейчас оно воистину разыгралось не на шутку. Картина предстала перед ним и в красках, и в ощущениях, и в запахах… Вот он, прикованный к рулевому веслу, наблюдает, как стражники спустились вниз, под ахтердек, а потом выбрались обратно на палубу с кувшинами вина. И тут же принялись вытаскивать пробки зубами. Вот с немалым удивлением слышит, как они злословят по поводу неудачника-капитана, который и корабль-то смог привести на полудень только благодаря знаниям какого-то шелудивого щенка с далеких островов… Вот стражники начали наливаться вином. Вот болтовня стала стихать… Стихать вместе с пустеющими кувшинами вина. Для них наступило время лени, время отдыха. Они в порту, и судно стоит на якоре…
Теперь можно было подумать о том, как избавиться от веревки, привязывающей его к рулевому веслу… «Веревки? Аллах великий, но разве я не был прикован?… Нет, это веревка…»
Запахи кофе ушли, уютные подушки исчезли. Шимас почувствовал, что пытается пошевелиться на жесткой лавке у руля.
Путы, оказывается, имели слабину, хоть ничтожно малую, но все же, сжавшись до последней возможности, пригнув плечи и до предела сблизив локти, он получил хоть какую-то свободу действий. Пока часовые разговаривали, юноша шевелил пальцами и смог, наконец, дотянуться до узлов. К тому времени, как заснул второй сторож, у него уже были свободны руки. Опасаясь возвращения капитана, того самого, о котором столь пренебрежительно отзывались выпивохи-стражники, он быстро освободил лодыжки.
Рядом со спящим часовым Шимас увидел меч. Он осторожно поднялся на ноги. Загребной на левой банке («Его, думаю, должны были звать Селимом…») наблюдал за каждым шагом юноши, глаза его горели.
Прикинув расстояние до меча, Шимас сделал длинный мягкий шаг. И тут один из сторожей повернулся и глянул ему прямо в глаза. Удивленный смелостью юноши, он застыл на миг, а потом, когда начал вставать, тот ударил его ногой.
«О, конечно… Нам в Бретани давно известна драка, в которой ногами пользуются не меньше, чем руками. Удар мой был резким, точным, нога попала по руке пьяного стража, в которой тот сжимал плоский скимитар. Пьяный глупец не успел даже крикнуть — дамасская сталь вошла ему под ребра как в масло…»
Шимас откинулся на стену, ощутив в руках отлично сбалансированное лезвие. Шаг — и он почувствовал, как схватил меч, но тут увидел, что второй стражник уже тянется за ним. Отточенное как бритва лезвие скимитара взметнулось кверху, распоров ему одежду, и прошло сквозь подбородок пьянчуги. Тот свалился, силясь закричать, но тут же захлебнулся кровью.
Селим окрикнул юношу — на корме показался второй загребной, доверенный человек капитана. Еще не пришедший в себя от сна и спиртного, он неуклюже возился с луком и стрелой. Расстояние было слишком велико для прыжка. Шимас подбросил меч, перехватил клинок пальцами и метнул его, как дротик. Тем временем лук поднялся, стрела повернулась, но в тот миг, когда загребной готов был уже спустить тетиву, брошенный клинок достиг цели и глубоко вонзился в грудь.