— О, как хорошо, уважаемый, что ты это понимаешь! И лишь сегодня вечером мне удалось ее уговорить, что следует позвать хотя бы знахарку… Вот поэтому я и побежала к уважаемой Зухре, которая всегда пользует мою упрямую матушку…
— Но как же ты не побоялась ночной тьмы?
— Но почему я должна бояться ночной тьмы, глупый ты иноземец? Никто не оскверняет наших улиц. Кроме, увы, невоспитанных заморских гостей с их низменными желаниями…
— Никто-никто?
— Никто, поверь мне…
— Должно быть, я живу в вашем городе совсем недолго. И потому поверить в такое мне очень непросто. Ведь даже в столице мира, великом городе Константина, ночные улицы не предназначены для прогулок.
— Наша страна не такая… — с гордостью произнесла Халида. — Нет страны спокойнее и прекраснее нашей, как нет уютнее и чище города, чем ее столица.
Он не стал спорить, хотя отлично знал, что улицы ночных городов всего мира одинаково не приспособлены для одиноких прогулок… Вместо этого он лишь склонился в поклоне, соглашаясь со словами девушки.
— Прости глупого иноземца, прекрасная Халида, который посмел спорить с очевидным…
— Но ты так и не назвался, учтивый гость. Вот мой дом, через миг мы расстанемся, а я даже не знаю, как зовут того, кого следовало бы поблагодарить за спокойную прогулку и почтительную беседу.
— Матушка, добрая душа, дала мне много имен при рождении. Я же буду признателен тебе, прекраснейшая, если ты станешь звать меня Жаком-бродягой.
— Да будет так, — проговорила Халида. — Прощай же, Жак-бродяга. Я благодарю тебя за то, что ты заступился за меня. И прости мне неучтивые мои слова…
— Ты была напугана, уважаемая Халида. До скорой встречи.
За девушкой закрылась калитка в дувале. Он же остановился всего в двух шагах, радуясь, что, пусть и под личиной бродяги-франка, нашел, должно быть, свою судьбу.
— …И потому я, имам Абд-аль-Рахман, объявляю этого достойного юношу, Шимаса, воина и визиря, мужем прекрасной Халиды, дочери мастера Рашада и жены его Зульфии. И да пребудет над вами во веки веков милость Аллаха всесильного!
«Наконец я увижу лицо моей любимой! — подумал Шимас, визирь халифа Салеха и самый влюбленный из всех влюбленных безумцев мира. — Неужели Аллах накажет меня, не подарив умной и сильной Халиде лика столь же прекрасного, как ее душа?…»
У юноши едва хватило сил дождаться, когда все, присутствовавшие на тихой семейной церемонии, покинут комнату. Их ждал сад, уставленный столами с яствами и освещенный тысячами фонарей. Музыканты старались вовсю, радуя гостей веселыми мелодиями и приглашая пуститься в пляс. Но ему, Шимасу, не хотелось сейчас ничего — ни танцев, подаренных утонченными франками, ни лакомств со всего мира. Ему хотелось увидеть лицо любимой и наконец прижать ее к себе, ощутив сладость первого поцелуя.
Он решительно встал и подошел к девушке. Подал ей руку, помогая подняться, и с радостью ощутил, как ту бьет дрожь.
«Аллах всесильный! Какое счастье… Должно быть, она не менее, чем я, ждет этого мига…»
— Позволь же мне, прекраснейшая из женщин мира, прикоснуться к твоим устам!
— Я так долго ждала этого, о муж мой.
Девушка решительно откинула от лица вуаль. Дыхание Шимаса замерло, он не мог произнести ни звука. Ибо Халида оказалась не просто хороша. Она оказалась воистину прекрасна. Светло-карие глаза, большие и смеющиеся, были опушены длинными черными ресницами, бросающими слабую тень на персиковые щеки. Вишневые губы горели желанием, щеки алели нежным румянцем. Но кроме совершенных черт, лицо Халиды поражало и ярким характером. О, глядя в лицо своей жены, он, Шимас, не мог поверить в свое счастье. Ибо женой его стала красавица с сильным духом и острым разумом.
— Здравствуй, моя греза, — проговорил потрясенный Шимас. — Нет и не будет в целом мире мужчины счастливее, чем я!
— Здравствуй, муж мой, мой любимый, мой защитник…
Шимас лишь улыбнулся этим словам. Да, совсем недавно он защитил ее. И так обрел дом, семью и любовь. И единственного человека, посвященного в его сокровенную тайну.
Но сейчас, должно быть, не время было думать о каких-то тайнах. Он наконец мог насладиться ею, самой прекрасной, самой желанной, воистину единственной из женщин, и больше не собирался тратить на размышления ни секунды. Он прикоснулся губами к губам Халиды. Она попыталась ответить, но, еще ничего не умея, лишь насмешила мужа.
— Не бойся меня, моя греза. И не торопись. Теперь мы вместе. И вместе пойдем по этой дороге до самого конца.
Халида улыбнулась, и губы Шимаса завладели ее губами, поймали их в нежный плен, а языки мужа и жены сошлись в непримиримой дуэли. Однако этот головокружительный поцелуй длился всего несколько коротких мгновений.
— Ты жаждешь меня, Халида. Я чувствую это. Столь же сильно, сколь я жажду тебя…
Она действительно его хотела, призналась себе Халида, в то время как Шимас еще крепче обнял ее. Она безрассудно, отчаянно, неимоверно сильно его хотела. Дыхание остановилось, когда по телу вихрем пронеслась дикая жажда… страсть, желание и огонь.
Она знала, чувствовала, что Шимас чувствует то же самое — он замер в абсолютной неподвижности. Время как будто остановилось, воздух накалился и вибрировал от напряжения. Шимас смотрел в глаза Халиды, и, казалось, этот взгляд способен обжечь.
Молодая женщина стояла, не шевелясь, не в силах побороть околдовавший ее свет любимых глаз.
Черты Шимаса смягчились, он протянул руку и погладил нижнюю губу Халиды подушечкой большого пальца.
— Я хочу, Халида, чтобы ты от сего мига и всегда жаждала меня. Хочу подарить годы наслаждения. Открыть радости, о которых ты не могла даже мечтать.
Страсть пульсировала между ними, кровь шумела в ушах молодой жены. Перестав даже делать вид, что сопротивляется, Халида подняла голову.
— Довольно болтовни, глупый франк. Поцелуй меня, — хрипло сказала она.
Больше ничего не потребовалось говорить. Склонившись, Шимас снова завладел ее ртом, беспощадно лаская, и Халида ответила такой же лихорадочной пылкостью. Они неистово целовались, дни неудовлетворенного ожидания вулканом извергали в их тела жар и страсть.
Где-то на задворках затуманенного разума молодой женщины проскользнуло осознание, что платья на ней уже не осталось и что теперь ее увлекают к центру комнаты, на раскрытое в ожидании ложе. Не прерывая поцелуя, Шимас начал опускать Халиду на подушки, но в последний момент повернулся и лег на спину, так что возлюбленная упала на него сверху, а ее волосы закрыли обоих, словно черная шелковая занавесь.
Язык и губы Шимаса терзали нежный рот наслаждением. Халида всю себя, без остатка, бросала в огонь его страсти, урывками глотая воздух. Она не могла насытиться его поцелуями, не могла отгородиться от желания и плотского голода, заставлявших кровь вскипать в венах, подчинявших себе каждый нерв, каждую мышцу ее тела. Халида нуждалась, до безумия остро нуждалась в чем-то, и губы Шимаса уже не могли ей помочь. Она хотела от него большего, гораздо большего.