– Не за что, моя капелька...
– Господи...
– Что?
– Как же я по тебе соскучилась... Ты там хорошо себя ведешь?
– В третьем вагоне-то? Конечно. У нас тут теснота, не разгуляешься. Когда еще из нас пиво наварят... Ну, а ты там не сгораешь, часом?
– Куда там... Некогда...
– Бедная...
– Да уж, не богатая...
Третья фишка – Карапуз – появится позже всех. Он посмотрит сквозь Нее на дверь ванной и пойдет туда плескаться холодной водой. Потом, цепко взяв девчонку за руку, по-детски потянет ее к дивану, как к магазинному прилавку. Там он сядет на краешек и будет, бегая глазами, расспрашивать девчонку о том, о сем. Он говорит быстро, по-птичьи неразборчиво, маленькие руки будто обыскивают Ее Полуодетое Высочество. Убедившись в наличии того, за чем пришел, он приглашающе растянется на диване, приподнимая сухую попку, чтобы ей было легче снять с него брюки. Что она и сделает. Потом Она извлечет из этих же брюк ремень и начнет стегать игрушечного дядьку по животу, ягодицам и ляжкам. Его суслик поднимется и поглядит на все происходящее с довольным, немного испуганным видом. Потом лихо, молодецки сплюнет и упадет замертво. Она погладит и облизнет уснувшего зверька, вденет ремень обратно в брюки, а брюки натянет на карапузовы ноги. Через минуту остановившиеся было глазки гостя начнут суетиться снова, руки вынут из бумажника деньги в мятых старых купюрах. Потом, закурив, он вынет телефон и начнет суматошно договариваться с кем-то о встрече. Через минуту его уже не будет в комнате, только по лестнице бильярдным шаром ускачет эхо его шагов...
Ей всегда кажется, что он не заплатит... Хотя из троих он – самый богатый. И, пожалуй, богаче других, которых Она не ждет сегодня.
– Ничего. Кажется, меня берут на работу...
– Правда?
– Надеюсь. Собеседование вроде как прошел...
– Не будем о грустном, милый. Я постараюсь что-нибудь придумать...
– Ты уж прости, что я у тебя такой непутевый...
– Ты – самый, самый, самый... Не смей на себя наговаривать!.. Ой... У меня дождь кончился.
– Странно, но у меня тоже...
– Наверное, он просто сошел с рельс...
– Не иначе как...
– Ладно. Раз дождь прошел, пора и честь знать...
– Как скажешь. Целую тебя, капелька...
– И я тебя, зернышко. Я завтра приеду.
– Ура! Я пошел к двери – ждать.
– До встречи...
Она повесила трубку и, улыбаясь, подошла к окну.
Липа шумела, по-собачьи отряхиваясь на ветру. Водилы курили, сбившись в кучку, возле увязших в луже машин. Из грязной «Волги» неуклюже вылезал Мельник.
Она вздохнула и подошла к зеркалу – поправить растрепанные мысли.
...Ну и голос, – подумала Она. – Вероятно, таким будут читать список грешников на Страшном суде. И вся она хороша, эта тумба, запертая на ключ своей воинствующей девственности. А шаги-то, шаги! Акустик Малого зала был и впрямь не дурак, коли сумел придать стенам именно тот насмешливый градус крутизны, когда музыка превращается в свободу, а такой вот мерный топот – в поступь ее конвойного.
Однако стоило выставить ее на рампу для контраста с двумя гнедыми жеребцами, выскочившими на смену. Какие мальчишки! Как разделившийся пополам кентавр, они обходят с флангов черное одиночество рояля, и тот улыбается им во все свои восемь октав в нетерпеливом ожидании.
Наступившая тишина откашливается из последнего ряда, рвется фольгой нахальной шоколадки. Но мальчики не спешат. Они знают свои дело. Они дожидаются той тишины, что заключена в капле сталактита. И, наконец, дают ей упасть на первую клавишу.
Публика еще не здесь. Она потирает троллейбусные мозоли и часто моргает от еще не остывших телевизоров. Но она уже притихла, чудо началось, и даже те, кто оказался здесь случайно, притихают по необходимости, чтобы не прослыть невеждами.
Музыка проходит по рядам, как кошка мимо хозяина, делая вид, что ей и дела нет до его коленей и пледа на них. Она направляется к выходу, умывается там всеми четырьмя лапами, и лишь затем, капризно передумав, возвращается. А коленям-то холодно уже, и никакой плед не заменит это теплейшее пульсирующее брюшко. Но нужно отвернуться, чтобы она прыгнула. И вот все зажмуриваются на резкий аккорд, а когда открывают глаза – у каждого на коленях оказывается по ласковому и нежному... И зал умиленно замирает, боясь спугнуть. Каждый – своего зверя. Каждый – своего...
...Боже, да не улыбка ли мелькнула за готическим фасадом этой музейной пифии?...
С Черным Она познакомилась месяц назад. Черный – это тот, что сидит за роялем ближе к залу. Его хозяйство – верхние октавы. Арпеджио, гаммы, капель нечаянных радостей и малых бунтов против лада.
Таков он и в жизни. Суматошный гений, бьющийся током от кончиков пальцев. Все, что происходит с его участием, театрально и воздушно. Немыслимое знакомство, ссора со второй фразы и вечный мир с третьей, потом опять ссора, примирение, ссора. Слезы, улыбки, стихи, музыка, музыка, музыка. Ночной город, пустые подъезды... «Я умру, если ты не прочитаешь мне что-нибудь из Мандельштама...» «А я – если ты меня не поцелуешь». «Сейчас?» «Сейчас...» «Хорошо...» «Я тебя поцеловал, где мои стихи?...». Восковая Пречистенка, заброшенный монастырь на Рождественском... «Нет, ты посмотри на эту фигуру!..». «Нехорошо заглядывать в окна...» «Это не окна, это – книга, а вот и персонаж...» «Сам ты персонаж...» «От персонажа слышу!..»
Смех, обои октябрьской листвы на стенах маленького Большого мира, снова слезы, уже от счастья. Любовь, болонкой лающая на прохожих...
«...Я буду любить тебя здесь...» «На балконе?!..». «Да, где же еще! А ты улыбайся тому старику, ему это очень нужно, как ты не понимаешь...» «Я понимаю...» «Нет, ты не понимаешь... Ты – это все, что у него осталось... У него жена на Ваганьковском, пойдем туда ночью, я буду любить тебя там, пусть улыбнется и она...»
Очень Старый Балкон, все это были его штучки. Черный умеет слышать шепот камней, знает, как перевести его на человеческий язык...
Вот и сейчас, Она слышит потрескивание электрического ската на глубине клавиатуры. Он, как всегда, расслышал старое дерево, и чужие пальцы титанов растут у него из манжет.
Ах, Черный... Моя нежность, вечная юность моей бедной блядской души... Как хорошо, что ты всегда рядом, всегда расслышишь камень, которого вчера коснулся мой стоптанный башмак...
...Ах, каналья... Да она еще и подмигивает! И из-за фасада консерваторского динозавра вдруг проглядывает веснушчатая физиономия Амаретты, сдобной трактирщицы из Саронны, познавшей всякое...