— Насилуют!
— Ах ты, пидарас! Замолкни!
— Насилуют!
— Давай тебя в жопу, петушатина!
Алевтина поняла, что осквернив Игрека, сможет уберечь от поругания собственное тело. О, нет! Плоть ангела была ей дороже собственной.
— Подставляй очко!
— Ты убил мою девушку!
Шепот Тины прозвучал для обезьяна громче крика.
— Ты чего такое говоришь!
— Она мертва! — Ведьма поверила в сказанное. — Убийца!
Дядька осознал, как его подставили. Он чуть было не изнасиловал труп. Протрезвев, орангутанг ошалело отскочил от мертвого тела.
Безутешные рыдания не помешали Алевтине отметить, что оружие любви животного скорбно поникло.
— Убийца! — Ведьма захлебывалась слезами. — Зачем ты это сделал!
Ошалевший от человеческой несправедливости, обезьян поспешно приводил в порядок свой туалет.
— Дашь на меня показания, очко порву!
* * *
Тина не могла успокоиться и после того, как насильник ретировался.
— Убили мою девочку! — по-бабьи причитала Ведьма.
Ее стенания привлекли заскучавшую на пожаре публику.
Хруст сучьев привел Алевтину в чувство.
«Это я убила мою девочку! — уразумела она. — И моего мальчика! Ведьма!»
* * *
Тина торопливо закидала тело девушки палой листвой, ветками. Натянула неудобное белье Игрека. И замерла.
Крикливые голоса приблизились вплотную. И прошли стороной, растворившись в разноголосице пожара.
Тина отдышалась.
«Может, я все-таки Игрек? — если не трогать у себя на теле, чего не надо, и, конечно же, не смотреться в зеркало, Ведьма не замечала в себе перемен. — Я Алевтина! Идиотка! Всю жизнь хотела оказаться в шкуре мужика! Доигралась!»
Несмотря на охватившую ее панику, Алевтине хотелось понять: в кого она все-таки влюблена — в собственную персону в облике ангела или в бездыханное тело, скрытое под листьями и хвойными ветками.
Ведьма вновь кинулась к самой себе. Приникла губами к холодным губам девушки.
«Не дышит! — Зеркальце, поднесенное к лицу покойницы, запотело. Жизнь едва теплилась в теле, покинутом душой. — Реанимация угробит ее. Меня». — Алевтина путалась в персоналиях, но не сомневалась, что врачи отправят бесчувственную девушку к праотцам.
«Ознобишин! — всколыхнулась Тина, вспомнив про единственного человека, который верил в то, что она ведьма. — Он спасет меня… Нет, Игрека… Нас!»
3.
Первым из воробьевцев Алевтина встретила на пожаре Сизаря. Он нежно ворковал с какой-то вдовой, сделавшись посредником между ней и душой ее усопшего мужа. Вдов и вдовцов глюк насобачился распознавать, хоть в толпе, и с величайшей обходительностью втираться к ним в доверие.
Душа Константина прощает все ваши измены! — обволакивал Сизарь повеселевшую вдову.
— Какие измены? Какие измены? — кокетничала жизнерадостная толстушка в черном вдовьем платке.
— Но последней измены простить не могу!
— Какой последней? Какой последней? Костя, не было последней!
Алевтину осенило: вдруг душеприказчик способен узреть душу Игрека?
— Сизарь! — потянула она пройдоху за рукав. — Ты не видишь тут знакомых душ?
Сизарь цыкнул на невоспитанного мальчика.
Душу Константина спугнул, гаденыш!
— Костя, что за дела! — продолжала вдова. — Чего ты разоряешься! Какая измена! А у тебя сколько баб было! Я же молчу!
— Мы должны ему отомстить! — интимно шепнул ухажер на ухо вдове, не стесняясь того, что грешная душа Константина витала совсем рядом.
Этого Алевтина перенести не смогла и оставила парочку.
* * *
Полковник Судаков, несмотря на мельтешню с пожаром, отметил появление юноши.
— Здравствуй, Игрек! — Сергей Павлович ожидал от встрепанного Игрека удивления. — Хорошо выглядишь!
— На пожаре все хорошо выглядят! — нетерпеливо заметила Алевтина, обходя незнакомого дядьку стороной.
Но тот оказался настырным.
— Ты меня не помнишь?
— Помню, — нетерпеливо буркнула Алевтина.
Сергей Павлович выказал изумление.
— Помнишь? Это очень, очень интересно.
«Ну и знакомства были у Ангела в той жизни!» — разозлилась Алевтина на приставалу, ни на секунду не забывая про обнаженное тело в кустах. Любимое. Беззащитное.
— Что же ты помнишь? Кто я такой?
Тина спаслась от зануды бегством.
— Кто я? — донеслось до нее. — Ну кто?
— Мудак! — опрометчиво заявил Сизарь, продолжая обхаживать хихикающую вдову Сергей Павлович кивнул детине, скучавшему у дерева. Тот с непроницаемым видом подошел к больному Сизову и, не изменившись в лице, нанес ему удар под дых. Весь воздух, что был в Сизаре, с шипением вышел, как из проколотой шины. Когда вертопрах скрючился, охранник нанес ему сногсшибательный удар в челюсть.
Душа Сизаря затрепыхалась, не зная, покидать ли ей бренное тело.
— Иннокентий Иванович, Игрек может умереть! Что делать? — Тина выпалила свою тираду, не заметив удивления доктора.
Игрек впервые говорил о себе в третьем лице. Что означает этот симптом, Ознобишин не знал.
— Он лежит в роще…
— Я правильно понял: Игрек лежит в роще и плохо себя чувствует?
— Что делать?
Увы, этот симптом доктор превосходно знал: раздвоение сознания. Болезнь мальчика, начавшись с потери памяти, двинулась по проторенной дороге паранойи.
Игрек пытался затащить Ознобишина в кусты, но доктор, желая обуздать больного, воспротивился.
— Я боюсь, что умрет душа Игрека и тело Тины!
— Не нужно бояться! — Иннокентий Иванович обнял мальчика за плечи. — Душа Игрека бессмертна. Тело Али, наверно, ждет тебя в Воробьевке! Пойдем!
— Сумасшедший! — с диким криком больной отпихнул доктора.
Ознобишин проводил взглядом долговязую фигуру Игрека. Тот удалялся нелепыми прыжками: вправо — влево, будто в него собирались стрелять.
«Такой стресс как пожар у многих спровоцировал приступ паранойи, — заключил доктор, — даже у меня».
* * *
Вернувшись к своему телу, Алевтина нашла его совсем холодным. Как из морозилки.
«Умерла!» — испугалась Ведьма.
Успокоило ее то, что у Ангела вся кожа была в пупырышках.
«У трупов не бывает гусиной кожи!»