Понятливому Ознобишину этого оказалось вполне достаточно.
— Конечно, дьявол! — с мрачным удовлетворением кивнул психиатр. — Он живет в душе каждого человека. Так же, как и Бог.
Неизвестно, отчего майор Коробочкин рассердился на Ознобишина. Поп, а не психиатр! Возможно, поэтому сыщик не стал матюгаться. Молча покинул красноречивого приятеля. Коробочкина ждали три групповых изнасилования и два убийства. И никакой чертовщины!
3.
С недавних пор доктор Ознобишин стал заведовать в Воробьевской психбольнице отделением глюков. Так он именовал экстрасенсов, хотя не имел на это никакого права, поскольку пациенты не были чьей‑либо галлюцинацией. Будучи физическими телами, они существовали в реальности, но поначалу казались скептику иллюзорными. Однако глубоко ошибочное наименование «глюк» в Воробьевке прижилось. На него охотно откликались даже сами экстрасенсы.
Иннокентия Ивановича радовал и одновременно пугал интерес к его работе Службы безопасности. Радовал — потому что контрразведка охотно раскошеливалась на исследования, путал — по той же причине. Ознобишин опасался, что полковник Судаков когда‑нибудь задушит его в объятиях. Поэтому об очередной неприятности первому он сообщил Коробочкину.
Из окна туалета на шестом этаже, высадив решетку, ночью выпрыгнул санитар Колюня. Алкоголя в крови самоубийцы не обнаружили.
— Депрессия!
Объяснение Ознобишина прозвучало для сыщика неубедительно: если депрессия, почему мужик не поддал? Тем более, что спирта в Воробьевке — хоть залейся.
В окно Колюня устремился, сжимая в руке свою резиновую дубинку. Зачем он прихватил ее в последний путь?
У некоторых больных были легкие телесные повреждения. Колюня с удовольствием охаживал психов любимой дубинкой.
Общение с обитателями Воробьевки сыщику показалось куда приятней, чем с политиками, поэтому он стал присматривать среди них кандидата в мэры.
Первым Ознобишин представил майору восторженного господина неопределенного возраста, с вызывающе расстегнутой ширинкой, по фамилии Сизов, попросившего называть его просто Сизарем. Майору показалось, что он неумело изображает сумасшедшего. Заинтересованно таращит глаза, корчит дикие рожи… Навесить ему хорошую плюху — мигом придет в себя.
Угадав желание Коробочкина, Ознобишин встревожился:
— Ты не у себя в ментовке!
— У вас ворота расстегнуты! — конфиденциально сообщил Станислав Сергеевич Сизарю.
— Разумеется! — обрадовался глюк. — А вы свои зачем застегнули? Любовные органы должны постоянно проветриваться!
— Для какой цели? — хмуро поинтересовался Коробочкин.
— Тогда они достигают невиданной силы! И массаж, конечно! Не стесняйтесь массировать свои гениталии даже в приличном обществе!
Сыскарь не знал лучшего средства развязать язык какому‑нибудь матерому рецидивисту, ободряюще сжав в пятерне его мошонку. О том, что такой массаж повышает сексуальную силу, он слышал впервые.
— Что вы можете рассказать об убийстве санитара? — обратился Коробочкин к Сизарю.
— Очень многое!
— Что именно?
— Его не было.
— Все?
— Разве этого мало?
Со вздохом сожаления майор признал, что полоумный его переиграл.
— Колюня жив? — спросил Коробочкин.
— Тело его мертво.
— А дело его живо?
Сизарь посмотрел на плотного дядю с лицом, вырубленным топором, как на душевнобольного.
— Душа Колюни жива.
— Кто выпустил ее из тела?
Доктор Ознобишин беспокойно заерзал: от неосторожного Коробочкина он ждал любых выходок.
С философской точки зрения вопрос Сизарю понравился. Он впал в глубокую задумчивость, при этом возвел очи к потолку, а руку запустил в штаны.
— Прекратить мастурбацию! — скомандовал майор.
— Я массирую свои гениталии! — обиделся глюк.
— Я сам помассирую вам гениталии!
Польщенный Сизарь расшаркался:
— Это было бы очень любезно!
Ознобишин не сомневался, что нахальный мент выполнит свое обещание, поэтому поспешил вмешаться в светскую беседу:
— Сизарь упомянул о том, что душа усопшего санитара жива…
— Что мне ее, солить?
— Отнюдь! — игриво откликнулся глюк. — Вашему покорному слуге душа Колюни расскажет немало любопытного.
Коробочкин в изумлении воззрился на доктора Ознобишина, который с важным видом закивал головой.
— Сизарь умеет общаться с душами умерших.
— Всего девять дней после их смерти! — уточнил душевнобольной.
— Для следствия это кое‑что! — долго выдержать иронический тон сыщик не мог, соскальзывая на хамский. — Душа санитара меня не волнует. — Изысканное выражение далось Коробочкину нелегко. — Как он оказался за окном?
— Об этом можно узнать у души Колюни! — с таинственным видом сообщил Сизарь. — Один момент!
Наблюдая, как безумец морщит брови и беззвучно шевелит губами, Станислав Сергеевич проникся сочувствием к Ознобишину:
«Кешка со своими клиентами сбрендил… Да и меня ведь небось не отличить от уголовника… С кем работаем, тем и становимся. Взять хотя бы гинеколога Придатко…»
— Душа Колюни говорит, что он добровольно ушел из жизни, потому что пресытился мерзостью бытия… — с просветленным видом произнес глюк.
— Дальше! — рыкнул Коробочкин.
— Колюня просит не говорить в церкви, что он самоубийца, чтоб его отпели…
— Пусть душа представит доказательства того, что санитар добровольно ушел из жизни.
С мученическим видом глюк вновь попытался проникнуть в потусторонний мир. Блаженная улыбка свидетельствовала о том, что цель достигнута.
Чтобы не чувствовать себя идиотом, созерцая откровенное надувательство, Коробочкин зашел в ординаторскую покурить. Ознобишин последовал за приятелем.
Оказалось, что Сизарь на воле зарабатывал хорошие деньги, рассказывая безутешным родственникам новопреставленных о последних желаниях отлетевших душ. Те охотно вступали с ним в контакт.
— По какой же статье его посадить? — оборвал сыщик словоизлияния психиатра.
— За что? — поразился Ознобишин.
— Мошенничество налицо.
— Ты уверен, что он не вступает в астральный контакт?
— А ты не уверен? — Коробочкин во все глаза уставился на полоумного доктора.
— Я изучаю проблему. У меня нет доказательств того, что Сизов жулик!
Глюк оказался легок на помине. Он влетел в ординаторскую, заливаясь счастливым смехом.