— Девочки, наверно, кричат?
— На улице телохранитель прижимает к лицу детей платок, смоченный эфиром. Малышки сразу теряют сознание…
— Что же потом?
— Девчушек привозят в загородный дом… Никто не может проникнуть за глухой забор… — Брокгауз подавленно смолк.
— Их насилуют?
— Ужасающим образом. Когда‑нибудь я расскажу тебе подробности этих пыток…
— Где сейчас эти девочки?
— Их нет. После этого человека с ними развратничает вся обслуга. Но это еще не все.
Игрек не выдержал длинной паузы.
— Что может быть еще?
— Детей съедают.
Долговязого замутило. Он едва успел дойти до умывальника.
Полковник Судаков с удовлетворением наблюдал, как мальчика выворачивает наизнанку. Жаль пива, конечно…
— Я рассказал тебе про этого человека самое невинное…
Игрек поднял на повествователя красные, воспаленные глаза.
— Где он живет?
— В Кремле.
— Кто он?
— Наш президент.
1.
Коробочкин никому не мог поручить убийство Игрека, хотя многие авторитеты сочли бы за честь выполнить просьбу сыщика, причем совершенно бескорыстно.
Профессиональный охотник на киллеров совсем не обязательно сам может стать удачливым убийцей.
То, что обычно беспокоит преступников — как замести следы убийства, майора не трогало. Он не сомневался, что сам будет расследовать убийство Игрека.
Узнай любой киллер, что уважаемый сыскарь мается из‑за того, что не может лишить человека жизни, он бы оторопел: ну дурдом!
2.
Ненависть Игрека к растлителю маленьких девочек не находила выхода. Обыкновенный смертный на месте глюка выразил бы подобные чувства без затей: набив негодяю морду. За неимением оного пригодился бы любой другой, подвернувшийся под руку. Игрека Первого первобытный мордобой не спасал.
Хитрой змее не дано отравиться своим ядом, беззащитный от самого себя человек ежесекундно становится жертвой своей ярости, погибая от разрыва сердца.
Чувство самосохранения уберегло Игрека от подобного конца. Ненависть к насильнику сублимировалась у него в душе в жалость к несчастным девочкам, замученным кремлевским извергом. Невинный трюк помог ему испытать сострадание к неведомым созданиям: Игрек вообразил жертвой разврата Ирину. И сразу же испытал нестерпимое желание немедленно увидеть ее, защитить от всемогущего негодяя.
Осушив мокрое от слез лицо серой простыней, глюк впал в забытье.
3.
Ирина разом пробудилась — как от встряски. Прислушалась. Бабушка за стеной подвывала во сне. Балерина пожалела бы старушку, если б не знала причину ее горя. Насладившись любовью здоровенного кабана, пенсионерка съела его.
«Жил-был у бабушки серенький козлик… — напевала Ирина, торопливо одеваясь. — Жил-был…»
Чтоб не разбудить бабушку, балерина тихонько прикрыла за собой входную дверь.
Куда ее несло? Этого Ирина не ведала.
«…Бабушка козлика очень любила…»
В мертвенном свете ночных фонарей Ирина двигалась по сумрачным улицам, не чувствуя страха. От ее невидящего взора редким прохожим становилось не по себе. Неведомая сила, влекшая лунатичку, оберегала ее от шальных машин, пьяных и загулявших приставал. Впоследствии Ирина вспоминала о ночном путешествии по городу, как о занятном сне, в котором она, будучи ведьмой, вылетела на помеле из окна своего дома, невидимкой пронеслась над притихшим городом и влетела в открытое окно желанной Воробьевки. Крохе открылась интимная особенность из ведьминой жизни: летать на помеле, зажав его между ног, удивительно приятно.
Действительность, по обыкновению, оказалась проще и грубее, хотя и в ней всегда есть место чертовщине.
Затхлый больничный дух, напоенный миазмами разрушения человеческой плоти, едва не вывел Ирину из сомнамбулического дурмана.
Койка Игрека, хранившая сны сотен сумасшедших, издала душераздирающий скрип.
— Как ты нашла меня! — шепотом вскрикнул Игрек.
«Нашло на меня!» — эхом откликнулось в душе Ирины.
Душевнобольной завистник неопределенного возраста и пола издал трубный выдох через задние ворота, но нарушить очарование любовного свидания не мог.
* * *
Приютом влюбленных в Воробьевке служил чердак. Владение ключом от обиталища крыс и бомжей причисляло душевнобольного к высшей касте. Одним из таких жрецов любви был лейтенант Мухин. Пограничник совершенно бескорыстно предложил Игреку свой ключ от чердачного замка, даже не намекнув на обычную плату: бутылку или приобщение к любовным утехам.
* * *
В сумраке помоечного уюта парочка глюков упала на первый попавшийся матрас.
— Ты сама ко мне пришла? — Игрек задал вопрос, изводивший его с того момента, как он, лежа на полу полураздавленным гадом, увидел вознесенную над ним балерину.
— Кар — кар! — подтвердила Ирина.
— Ты в этом уверена?
— Меня бросило к тебе! — искренность слов девушки подтвердил нежный поцелуй, от которого у Игрека в крови забулькало шампанское.
Дылда и сам видел, что с ним не погруженная в себя сомнамбула, а любящее существо.
— А раньше как было? — допытывался неугомонный глюк.
— Меня всегда влекло к тебе… Просто толкало… Сила, которая не во мне, а где-то снаружи…
— Во мне?
— Ну конечно…
— Может, ты на самом деле этого не хотела…
Ирина засмеялась.
— Конечно, не хотела! Но что я могу с собой поделать! И с тобой…
Любовный лепет успокоил Игрека. Нежный поцелуй хрупкого, миниатюрного создания стал страстным, удушающим.
Больше Долговязый не задавался мучительным вопросом — не изнасиловал ли он Ирину? Ему показалось, что она его изнасиловала.
Ночью на чердак пришло заниматься любовью еще несколько пар, а если быть математически точным, то не пар, а троек, четверок, пятерок.
Игрек и Ирина поспешно бежали из своего убежища.
Покинуть Воробьевку можно было только через замочную скважину, поэтому Игрек повлек балерину в свою палату.
Движимая неведомой силой, она и помыслить не могла о сопротивлении.
* * *
Ирине привиделся кошмарный сон: неизвестной породы зверюга ее насилует. Не сразу до нее дошло, что это явь.
Игрек со свирепым сопением занимался с ней исступленной любовью.
Девушка заорала, но ни единого звука не вырвалось из ее пересохшей глотки. Она намеревалась отпихнуть насильника, но была не в силах даже поднять руку.