— Братец! — обратился Серафим Терентьевич к мужику. — Не будешь ли ты так любезен подтолкнуть мой кар!
Колхозник уперся недоуменным взглядом в неизвестного: эх, не старое нынче время, чтоб сволочь его в органы как англо — японского шпиона!
— Ты из какого кино, дедуля? — смекнул колхозник.
— Из немого!
— Так это ж другое дело! — расплылся мужик в добродушной улыбке.
Ободренный Серафим Терентьевич кивнул мужику:
— Благодарствую! — И полез обратно в автомобиль. Газанул, ожидая незамедлительного извлечения из рытвины.
Но мужик, охваченный ностальгическими воспоминаниями о немом кино, зашагал по дороге дальше.
* * *
«…Мадам, уже падают листья…» — грустил Вертинский. Заезженная пластинка шепелявила, поскрипывая на граммофоне.
Супруги Гоголевы готовили свою малогабаритную двухкомнатную квартиру к приезду заморского дедушки. Для этого у близких друзей и на отдаленных свалках были раздобыты следующие предметы: иконка, керосинка, граммофон, фитильная лампа, развалюха — швейная машинка «Зингер». Для чего? Для создания старцу привычной ему обстановки начала века, словно он в те годы законсервировался. С антресолей были извлечены сундучки и шкатулки с дагерротипами, и теперь дедушка красовался на стене в виде безусого гимназиста и усатого прапорщика. Из того времени у Серафима Терентьевича неизменными остались лишь гусарские усы. С изображением юнца Гоголева соседствовали другие дамы и господа.
Хозяева дома нет — нет да и косились с умилением на свою экспозицию.
— Нам бы еще шашку! — вздохнул Георгий Антонович. — Мне на Птичке предлагали…
— Мы за керосинку всю жизнь расплачиваться будем! — оборвала его Зоя Сергеевна. — Чем мы кормить станем деда? Колбаса сильно страшная…
— Тогда давай я ее съем! — голодный блеск в глазах Гоши свидетельствовал о том, что он не шутит.
Хлопоты, связанные с приемом дорогого гостя, очень сблизили супругов. Даже подумать было страшно, что произойдет, если американский дед появится.
«…Мадам, уже песни допеты, мне нечего больше сказать…» — Вертинский, как всегда, все понимал.
«Роллс-Ройс» подкатил к дому Гоголевых, разумеется, не без посторонней помощи. Его буксировал «жигуленок».
Когда Серафим Терентьевич вылез на свет божий, к нему поспешил водитель буксира.
— Я должен принести вам свои извинения! — смущенно признался Серафим Терентьевич, извлекая из кармана бумажник. — Рубли у меня кончились…
— А что началось? — в голосе спасителя послышалась угроза.
— Доллары. Вы не согласитесь принять от меня вознаграждение долларами?
— Так и быть! — буркнул счастливчик.
— Гражданин, вы к кому? — скандальным голосом поинтересовалась у иностранца враждебная старушка со скамеечки.
«Мадам, уже падают листья…» — донеслось из открытого окна Гоголевых.
— Я к кому? — расчувствовавшись, переспросил Серафим Терентьевич. — Мадам, я к самому себе!
— Гоголевы в Америку намылились! — глубокомысленно сообщила старуха, которую назвали «мадам», своей визави на другой скамеечке.
— Я их всех, гадов, завсегда подозревала! — с болью в сердце откликнулась старуха, которую никогда в жизни никто не называл «мадам».
Гоша в кухне с жадностью доедал сильно страшную колбасу, а жена смотрела на него с опаской: сразу он рухнет на пол или погодит.
— Джордж…
— Не называй меня так! — с набитым ртом огрызнулся Гоша.
— Привыкай. Сколько прадеду лет, если он уехал ребенком?
— Он взрослым уехал. Скоро ему стольник стукнет.
Зоя Сергеевна затаила дыхание:
— Почему ты решил, что он миллионер? — не в первый раз она задавала мужу этот вопрос. Но ответа всегда ждала с нетерпением.
— У прадедушки самые крупные конные заводы на Западном побережье… — Гоголев сообщал столь волнующие вещи без всякого душевного трепета, поэтому заподозрить его в коварстве Зоя Сергеевна не могла.
Звонок в дверь возвестил о том, что Серафим Терентьевич со своими баулами и чемоданами уже здесь.
Ничего не подозревавший Гоша открыл дверь и сразу задохнулся в объятиях прадеда.
— Егор! — голос старика дрогнул. — Вот ты какой! Ох, стервец! — американец залюбовался своим потомком. — Вылитый я!
— Добро пожаловать, Серафим Терентьевич! — пропела Зоя Сергеевна. Именно таким она и представляла себе американского миллионера.
— Твоя половина? — гость радостно хохотнул. После объятий и троекратных поцелуев американский дедушка осматривал жилище своего потомка.
— Как мило, что вы до сих пор пользуетесь керосинками! У вас и с электричеством перебои? Сто лет уже таких ламп не видывал. А это кто такой? — Серафим Терентьевич ткнул пальцем в юношу на стене.
— Ты, дедушка!
— Бог с тобой! Это реалист, а я учился в гимназии. Что это за гусь? — палец Серафима Терентьевич уперся в прапорщика.
— Не знаю, — растерялся Гоша.
Зоя Сергеевна отвлекла внимание гостя на себя.
— Нам так неловко за обстановку…
— Превосходная обстановка! — одобрил иностранец. — А живете вы где?
Что означает пожатие плеч хозяйки, дедушка не понял.
— Я вас приглашаю на обед! — сообщил он. — В отель «Савой».
— А нас туда пустят?
Их пустили. Семья Гоголевых пировала за отдельным столиком. Родственные чувства всех троих усиливались с каждой выпитой рюмкой.
— Дедушка, мне без тебя было плохо! — с надрывом произнес Гоша. — Почему ты мне никогда не писал?
— Компромитэ — НКВД! — с грустной улыбкой пошутил американец.
В знак благодарности Гоша совершил попытку обнять и поцеловать прадеда через стол. Но руки оказались коротки.
— Я счастлив, что оставлю после себя на земле след… И какой!
— Какой? — не понял Гоша.
— Балда, след — это ты! — пояснила Зоя Сергеевна. — Разве, кроме Гоши, у вас нет родственников? — только женщина могла, как бы невзначай, задать столь животрепещущий вопрос.
В ответ Серафим Терентьевич с горечью помотал головой.
— Не будем сегодня о грустном! — На что ухлопал жизнь! — американец с отчаянием опустошил рюмку водки. — Сначала хотелось сколотить один миллион! Потом три! Потом пять!
У Зои Сергеевны перехватило дыхание.
— Сколотили?
Серафим Терентьевич хмуро кивнул. Он был отвратителен самому себе.
— Дедушка, ты вернулся домой! Это самое главное! — Гоше было до дрожи в голосе жаль своего предка. Серафим Терентьевич встал, покачнулся.