Смеясь, она рассказала об этом Цезарю.
– Такая преданность должна быть вознаграждена, – подумав, ответил он. – Аполлодор, конечно, у тебя и так ведает всем, придумать для него еще какую-нибудь должность ты просто не сможешь, но постарайся просто сделать для него что-нибудь приятное. Например, привези ему отсюда что-нибудь такое, о чем он давно мечтал, но что сам себе никогда бы не приобрел.
От удивления царица даже приоткрыла рот. Подарок? Аполлодору? Ему можно просто подарить деньги, и… Юлий сказал «что-то, что он сам себе не купит»? Что это может быть? Чего вообще может хотеть мужчина такого возраста и такого положения? Она вообще никогда никому ничего не дарила, разве что брату и сыну…
– Впрочем, пожалуй, я лучше сам озабочусь подарком для Аполлодора.
Вот сейчас она растерялась по-настоящему. Цезарь? Займется поиском подарка? Для человека, который не является ему ни родственником, ни соратником, ни даже подчиненным?
Такого Клеопатра и представить себе не могла. Да знает ли она о нем хоть что-то? Или придумала себе образ, а на самом деле он совсем другой?
– Почему ты так пристально рассматриваешь меня? – поинтересовался Цезарь. – Что, за прошедшее время я сильно постарел?
Она покачала головой.
– Ты – бог, Юлий, а боги не стареют. Но у меня такое ощущение, что я хорошо знаю бога Юлия, а человека – не очень…
Усмехнувшись, он обнял ее.
– Ты взрослеешь, девочка. Ты начинаешь смотреть на мир более трезво. Что же, я очень надеюсь, что человек Юлий тебя разочарует не слишком.
– Тебя убьют.
– Сговорились вы, что ли? – за напускной шутливостью тона Цезарь попытался скрыть раздражение: сперва этот дурацкий предсказатель, позже – Кальпурния, курица, демоны бы ее побрали…
– Ты виделся с Кальпурнией? – Она почувствовала укол ревности. Цезарь был женат уже более пятнадцати лет; за это время у него имелась любовная связь не только с одной Клеопатрой, и, вместе с тем, он периодически продолжал ночевать на женской половине своего дома. Не разводился. И Кальпурния не требовала развода.
И Клеопатра ревновала своего любовника именно к ней, к этой хорошо сохранившейся, спокойной и полной чувства собственного достоинства римлянке. Ревновала, хотя была почти уверена в двух вещах: Цезарь за то время, что они были не вместе, не хранил верность ей, Клеопатре, и изменял он ей вовсе не с Кальпурнией.
Кальпурния тоже бывала на вилле у Клеопатры – дважды; держалась с чувством собственного достоинства, но приветливо, и Клеопатра понимала: и приветливость, и чувство собственного достоинства – не напускные. Это просто очень достойная женщина. Которая к тому же достаточно хорошо относится к ней, Клеопатре, любовнице своего мужа.
Сама царица при виде супруги Юлия испытывала двойственные ощущения: Кальпурния и нравилась ей, и выводила из себя – одновременно.
Юлий о супруге всегда высказывался очень уважительно, и это, брошенное в сердцах, «курица» прозвучало в его устах достаточно странно.
– Когда ты виделся с Кальпурнией? – она несколько видоизменила вопрос.
– Я ночевал там сегодня, – на щеках Цезаря заиграли желваки: он не любил, когда кто бы то ни было, пускай это даже последняя в его жизни любимая женщина, пытался предъявлять какие-либо права на него.
Клеопатра передернула плечами.
– Я спрашиваю потому, что мне интересно, когда именно Кальпурния предупреждала тебя об опасности. И что именно она сказала. Кстати, по поводу «курицы» ты меня удивил: на мой взгляд, твоя супруга умна.
Цезарь резко обернулся, его серые глаза впились зрачками в глаза Клеопатры. Почему-то считается, что взгляд Юлия трудно выдержать. Глупости какие.
– Кальпурния сказала, чтобы я остерегался Брута, – сказал он наконец.
Клеопатра кивнула.
– Мне тоже не нравится этот молодой человек… хотя он и твой сын, – бросила она.
Сервилия, мать Брута, вызывала в ней не ревность – неприязнь, а может быть, даже ненависть. И – страх. Сильная, яркая, живая. Наглая. Может быть, чем-то напоминающая ее саму, Клеопатру. Старуха, по счастью. Впрочем, будь она молода, все равно испытывать к ней ревность Клеопатра не смогла бы. Разве можно ревновать… к скорпиону? Хотя он по-своему тоже красив.
– Брут – не мой сын, – порой в общении с этой женщиной Цезарь удивлялся сам себе. Чего ради, спрашивается, ему оправдываться? А ведь начал! – Я сошелся с Сервилией, когда Марк Юний уже сменил претексту на тогу вирилис.
– А сам Марк Юний знает об этом? Или он все же считает тебя своим отцом, отцом, по какой-то причине не признавшим рожденного вне брака сына?
Цезарь от души рассмеялся.
– Такое может прийти в голову только последней сплетнице на базаре. Брут – мой сын! Смешно, право слово! Да когда он родился, я…
– Божественный Цезарь, согласно слухам, пользовался успехом у женщин еще в весьма нежном возрасте, – поехидничала Клеопатра; ее почему-то сегодня тянуло говорить ему гадости.
Может быть… может быть, это было связано с тем, что она снова носит под сердцем ребенка? Нет, это невозможно, она только недавно родила… Но она чувствовала, что в ней зародилась новая жизнь! Чувствовала! А может, просто хотела в это верить?
Клеопатра загадала: если сегодня Цезарь вернется из Сената живой и здоровый, она родит девочку, прекраснее которой еще не было на свете. Мужчины больше любят дочерей, это известно всем. У Цезаря была дочь, старше самой Клеопатры; она умерла около десяти лет назад, при родах. И если Клеопатра родит ему дочь, он наконец-то женится на ней.
– Брут ненавидит тебя.
– Брут – странный мальчик со странными идеями, но он искренне предан мне.
– Идеи для твоего «странного мальчика» вторичны. Он ненавидит тебя, – повторила женщина. – Я чувствую. И не только я: ты сам сказал, что Кальпурния тоже понимает это. Он убьет тебя, прикрываясь бредовой идей возвращения республики.
Он подошел поближе, устроился на маленькой скамеечке рядом с ее ногами.
– Почему бредовой, моя царица?
– Платон считал демократию наихудшей формой государственного правления.
– Платон считал идеальным устройством государства, когда все жены общие.
– Разве ты не придерживался всю жизнь того же принципа, мой Цезарь? Многие жены в твоем понимании были общими, и ты пользовался ими, как своими.
Ну, вот, она опустилась до упреков… Так завершать фразу было нельзя, и она продолжила:
– К тому же народ предпочитает сильную власть. Пускай лучше один жесткий правитель, чем целая толпа, каждый второй из которой норовит положить что-то себе в карман.
Цезарь помолчал.
– По-моему, ты несколько утрируешь.