Что же, они уже участвовали в морских сражениях, им виднее…
Клеопатра решила отдать решение этого вопроса на откуп соратникам мужа. Но поставила ему ряд условий. Она будет сама командовать египетской частью флота. Она сама решит, какие корабли взять. И ничего сжигать они не будут. Зачем? Их можно с минимальной командой отправить назад в Александрию. Если их вдруг разобьют и силы Октавия погонят их прямо до Александрии, им уже будет все равно, достанутся корабли врагам или нет.
Антоний согласился только с частью ее предложений. Часть кораблей все-таки пришлось уничтожить, потому что отпустить столько человек в Александрию – это значительно ослабить боеспособность флота.
О том, что и Волумний, и Лоллий уже купили свою свободу ценой будущей гибели флота, ни Антоний, ни Клеопатра не догадывались.
Основу флота Цезаря Октавиана составляли легкие и подвижные либурны. Командовать флотом Октавий поручил своему старому другу Агриппе.
– Но я поплыву с тобой.
– Зачем? – поразился Агриппа. – Не доверяешь? Возглавь флот сам.
– Я не могу возглавить флот, – ответил Октавий. – Ты же прекрасно знаешь, что я – не мой приемный отец Юлий. Он был и политиком, и полководцем, я же – только политик. Я просто хочу увидеть все своими глазами… По возможности.
«Почему он сказал «по возможности»? – размышлял Агриппа. – Болен? Да, цвет его лица во время разговора оставлял желать лучшего. Снова астма? Но при чем здесь «по возможности»? Что-то настолько серьезное, что он боится умереть?»
На всякий случай он решил в ближайшее время не спорить со своим другом ни по какому поводу: вдруг он и в самом деле смертельно болен.
Ответ оказался очень прост: как только флагманский корабль отошел от берега, Октавий перегнулся через борт и принялся, по меткому выражению моряков, «кормить рыб»: у него обнаружилась жесточайшая морская болезнь. Всю дорогу до места сражения, само сражение и дорогу домой он просидел в каюте Агриппы, борясь, но не побеждая приступы рвоты. Каюта провонялась кислым запахом рвоты так, что Агриппа потом раз за разом приказывал мыть ее, и запах все равно оставался.
Но при этом он каждые полчаса принимал доклад о происходившем за стенами каюты. Узнав об этом, Агриппа поклялся самому себе, что будет служить этому человеку столько, сколько будет жить.
Но все это будет потом.
Пока же легкие, юркие и миниатюрные либурны шныряли туда-сюда вокруг громоздких кораблей Марка Антония; команды на них действовали слаженно, в отличие от антониевских, где усиление команд произошло совсем недавно и где оказались попросту необученные люди.
Задачей Агриппы было «вытянуть» флот Антония из бухты в открытое море, где либурны имели существенное превосходство, и ему это удалось. Останавливаясь, но потом все же двигаясь вперед, огромные корабли выползли из удобной и безопасной бухты.
Либурны и в самом деле не могли таранить корабли Антония, зато прекрасно могли в буквальном смысле поливать стрелами гребцов и бросать на палубы сосуды с зажигательной смесью.
Кроме того, Агриппе удалось сломать строй кораблей Антония.
Бывший квестор, бывший трижды консул, бывший триумвир бестолково бегал по палубе флагманского корабля и, сжимая кулаки, кричал:
– Что он делает? Что он делает, а? Так не воюют! Это не по правилам!
Капитан его корабля, каждый раз морщившийся при этом вскрике и уже раздумывающий, почему, собственно, его угораздило прибиться именно к Антонию, а не к Цезарю Октавиану, не сразу уловил, когда текст поменялся:
– Боги! Что она делает? Что она делает?
Египетская часть флота в составе шестидесяти вымпелов вдруг подняли паруса и стали прорываться сквозь строй врагов.
Она его бросает! Его женщина, его царица, мать его детей бросает его, Марка Антония, на произвол судьбы!
Его больше не интересовала ни судьба флота, ни власть, только бы понять, почему она так с ним поступила!
Он сошел на свою пентиконтеру и бросился догонять флот Клеопатры.
Через полчаса флагманский корабль поднял флаг, означающий, что он готов сдаться. Следом такие флаги стали появляться и на других кораблях.
Корабли, готовые сражаться, остались в меньшинстве; некоторое время они еще огрызались, как шакал, окруженный стаей леопардов, но участь их уже была решена.
Вот и все. Флот разбит.
– Почему? Почему я не утонул?
Марк Антоний плачет.
Сперва Клеопатра пыталась его успокоить. Ведь ясно, что слезами горю не поможешь и надо пытаться делать хоть что-то.
Она говорила долго: ласково и угрожающе, спокойно и нервно.
Он вроде бы слушал. И даже кивал. А потом начинал сначала:
– Лучше бы я утонул.
Она не выдержала:
– Лучше бы ты и в самом деле утонул!
Унизанная кольцами рука рассекла кожу на щеке и губе; Антоний вытер лицо и удивленно уставился на окровавленные пальцы.
Клеопатра заперлась в своей каюте.
Все потеряно. Из-за него потеряно! Когда она вывела из боя часть кораблей, чтобы выполнить обманный маневр, что сделал этот придурок? Вместо того чтобы командовать битвой, он бросился догонять ее. Видите ли, решил, что она его предала!
Впрочем, она виновата сама: это Цезарь сразу разгадал бы ее план, Цезарь, но никак не Марк Антоний. Его следовало предупредить. А ведь ей казалось все таким очевидным! И главное ведь – войска, оставшись без командующего, стали сдаваться Агриппе. И возвращаться, в общем-то, было уже некуда.
Их не преследовали, и это было тошнее всего.
Их уже просто сбросили со счетов.
Позже напишут, что Клеопатра по непонятной причине вывела из битвы все свои корабли.
Позже напишут, что после бегства Антония битва продолжалась еще несколько часов.
Что Антония ждала его сухопутная армия, ждала до последнего, держась еще целых семь дней.
Но это было не так: легионы, готовые умирать за Рим, не были готовы умирать в войне одного римлянина против другого. Они сделали ставку на Октавия – и выиграли по крайней мере собственные жизни.
Спустя два часа Клеопатра решила проведать Антония. Все его предали, беднягу, даже старые друзья. Вот он и решил, что она тоже предала. Нужно бы ему объяснить ситуацию, дать понять, что они – в одной лодке, как в буквальном смысле слова, так и в фигуральном, что они повязаны накрепко и будут связаны друг с другом до самой смерти…
Поговорить с Антонием не удалось: мертвецки пьяный, он спал прямо на носу судна.
Следующий год можно было назвать годом умирания.