Он встал, опустив руки и позволяя мне делать с его телом то, что мне хочется. Тихонько урча, я вырвала полы рубашки из-под брюк и стянула ее с плеч. Его тело просило моих пальцев — такое твердое и гладкое, такое… волшебное… Мышцы, напрягаясь, играли под пальцами, грудь вздымалась и опускалась в такт учащенному дыханию…
Он потянулся ко мне, прикасаясь осторожным поцелуем. Сначала робко, словно пробуя поочередно верхнюю и нижнюю губу, потом мягко, но требовательно прижался ко мне жаждущим ртом, заставляя меня саму извиваться от неутолимой жажды. От огненного чувства, растекающегося лучиками от сердца, я плавилась, умирая от страсти. Он пил мой рот, смаковал его, то нежно лаская изнутри языком, то чуточку прикусывая нижнюю губу. Это было, словно… Я невольно застонала, усиливая нажим и продлевая поцелуй.
Мы стояли так долго-долго, наверное, целую вечность, не имея сил оторваться друг от друга. Наконец отодвинулись, тяжело дыша.
Я случайно бросила взгляд в зеркало: незнакомец протянул руку, чтобы снять с меня серьги, те самые памятные сережки с радужными камешками, которые мне оставил через маму Муму перед расставанием Мыр. Он старался снять их тихо, незаметно, и во всем этом было что-то… неправильное… воровское…
— Нет! Не снимай их! — Я резко отстранилась.
— Чем они тебе так дороги? — строго спросил красавец-мужчина, подбираясь, словно для прыжка.
— Их подарил мне… близкий человек… — тихо ответила я.
— Тролль?.. — Этой издевательской интонацией можно было убить все живое. Меня словно ударили.
Я еще раз попыталась взглянуть ему в глаза: даже во сне для меня самое важное в человеке — глаза. Недаром про них говорят «зеркало души».
И опять ничего толком не разглядела. Лицо закрывала непонятная полупрозрачная дымка, позволяя замечать тонкие черты лица лишь тогда, когда я смотрела вскользь, не фокусируя зрение. Я даже не смогла бы точно определить цвет его глаз или волос и уверенно сказать — он брюнет, блондин, рыжий?.. И это тоже было страшно неправильно.
У меня возникло чувство, будто меня нагло обманули. Знаете, когда берешь красивую шоколадную конфету в фирменной упаковке, разворачиваешь ее в предвкушении, а там… обсосанный кем-то леденец с осколками горелого арахиса. Я даже всхлипнула от разочарования.
— Ты что-то имеешь против троллей? — свистящим шепотом спросила, почему-то все больше сомневаясь в том, что это сон. В самом деле, зачем во сне так надежно маскироваться? И если он решил спрятаться, чтобы лечь со мной в постель, пусть не удивляется, если я сейчас выпинаю его вон, и неважно — оживший он кошмар или мечта! Если это мой сон — то что хочу, то и делаю, а если кошмар — то делаю что хочу!
— Тролли — грязные животные! — начал говорить воплощенный конец моей романтики.
— Он моется! — обиделась я за Мыра.
— И чистит зубы? — фыркнул собеседник. — Он — животное!
— Ты никогда не получал лабутеном в глаз? — невинно поинтересовалась я, крутя в руках изящную и безумно дорогую туфельку. Когда слова не работают — нужно переходить к действиям.
— Нет, — ответили мне в недоумении.
— Все когда-то бывает в первый раз, — философски сказала я, мысленно прощаясь с обувью. И не только мысленно.
— Ты ненормальная! — заявили мне с негодованием, когда роскошная черно-алая туфля со свистом пронеслась мимо чьего-то (не будем тыкать пальцами!) виска и шумно врезалась в стену.
— По каким меркам? — хладнокровно поинтересовалась я, присматриваясь ко второй туфельке, если уж первая не достигла цели.
— По всем! — Меня схватили за руки и отобрали обувь.
— Отдай, пожалуйста, орудие мирового пролетариата! — выпалила я, выкручиваясь из сильных рук.
— И давно пролетариат пользуется таким оружием под тысячу условных единиц? — съехидничал мужчина и продолжил свою подрывную деятельность, целуя мою шею за ухом. Но мое романтическое настроение улетучилось в никуда. Остались лишь обида за Мыра и легкое, с привкусом горечи сожаление о случившемся. Во рту стало кисло.
— С тех пор как научился зарабатывать! — парировала я, отталкивая партнера. — Все, баста! Если у тебя и были какие-то планы на эту ночь, то я в них не укладываюсь!
— А куда ты укладываешься? — вкрадчиво спросили меня, медленно подбираясь к застежкам корсета. — Есть особые пожелания? Могу предложить кровать… или шкуру у камина.
— Свою? — фыркнула я. Извернулась из объятий и, стянув с ложа покрывало, спрятала свою неземную бежевую красоту. Не про пса колбаса!
— Зачем так грубо, Леля? — Он по-кошачьи гибко подкрадывался ко мне, заставляя меня все плотнее прижимать к груди покрывало и раздумывать о вреде эротических снов и влиянии умных троллей на женскую чувственность. — Я же тебе всю душу открываю!
— Мне кажется, ты невзначай ошибся и не ту дверцу открыл. — Я стояла как несокрушимая скала. — Пока что вижу лишь избыток либидо!
— Тяжело с тобой, любимая, — вздохнул мужчина. И я испытала сожаление, что ничего нельзя вернуть вспять и нельзя вычеркнуть из жизни Мыра, забыть Моня и уж в любом случае не выполнять условия договора.
— Кому сейчас легко? — задала риторический вопрос, пытаясь себя ущипнуть и проснуться. Честно, я уже не надеялась на свою стойкость. Мне все ближе и ближе становилась положительность. Та, которая произошла от глагола «ложить» с корнем «лож».
Фу! И о чем я только думаю!
— Солнышко, не дури! — пробовали меня ласково уговаривать бархатным голосом.
Номер не прошел!
— Я не солнышко, я — тучка! — вредничала я, шаря глазами по помещению в поисках одежды.
— Хорошо, — согласился мужчина, внезапно останавливаясь. Сделал призывный жест кистью. — Тучка моя грозовая, прекрати капризничать и плыви ко мне.
— Нетушки! — категорично отказалась я.
— Да что с тобой?!! — взорвался мачо. — Почему?
— Потому! — Сон мне перестал нравиться, потому что скандалить я не люблю.
— Это из-за тролля?! — запоздало догадался он, не оставляя попыток изловить своевольную красавицу.
— Возможно… — задумалась я. Но живой в руки не давалась. В отличие от покрывала. Ну, мы люди не гордые, нам и простыня, если что, тоже вполне годится!
— Он же зеленый! — возмущался мой неудавшийся половой партнер. — С красными глазками!
— Это экзотично! — оборонялась я.
— Клыкастый! — пер напролом разъяренный Парис. Почему именно Парис? Уж больно смазлив и загадочен. И дело откровенно идет к войне.
— Зато открывашки не нужно! — метко парировала Елена Троянская.
— Он же страшный! — уже не на шутку бухтел знойный мачо.
— На вкус и цвет!.. — Я осаживала этого неугомонного как могла, с шумом и топотом удирая от него по номеру, как алкоголик от навязчивой «белочки». Наши возбужденные скачки отражали бесчисленные зеркала. Ну, хоть какую-то функцию во сне исполнили…