Оказавшись на тротуаре, Джон успел заметить, как жена быстрым шагом сворачивает за угол, на Брук-стрит.
— Виола! Подожди! — крикнул он и бросился за ней, не обращая внимания на взгляды проходивших мимо пешеходов.
Сейчас ему было безразлично, что это Мейфэр, приличный чопорный Мейфэр, где никто не кричал и никуда не бежал.
Он догнал ее на углу Дейвис-стрит.
— Куда ты идешь?
— Домой.
Он положил ладонь на ее руку.
— Гросвенор-сквер — это не твой дом.
— Сейчас это мой дом. — Она вырвала руку и продолжала идти. — И если все будет по-моему, навсегда станет моим домом.
— Нельзя ли нам поговорить об этом?
— Решил поговорить, вместо того чтобы просто уйти? — прошипела Виола, не глядя на него. — Ничего не скажешь, благоприятные перемены. Но нет. Я не хочу разговаривать, потому что мне нечего сказать. Я не хочу тебя видеть. Не хочу проводить с тобой время. Не хочу выбирать шторы для твоей библиотеки. Зато хочу, чтобы ты ушел и оставил меня в покое. Не желаешь сделать Бертрама своим наследником? Это твое невезение, до которого мне дела нет.
Они дошли до конца квартала и стали переходить Дьюк-стрит, но тут Джону пришлось вытаскивать Виолу едва ли не из-под колес тяжело груженной телеги.
— Ради Бога, Виола, поосторожнее!
Она подождала, пока не проедет телега, после чего снова вырвалась и стала переходить мостовую, хотя на этот раз смотрела, куда идет. Джон оставался рядом, пока они не оказались на другой стороне. Но когда Виола свернула к площади, Джон остановился и долго смотрел ей вслед, в надежде, что она обернется. Она не обернулась.
Да и стоит ли бежать за ней? Он спросил, могут ли они поговорить, но она вполне справедливо указала, что говорить им не о чем.
Он подождал, пока Виола подойдет к дому Треморов, и с проклятием ударил кулаком о ладонь. Дьявол все побери, они только-только поладили!
Появление Пегги Дарвин было худшим из всего, что могло случиться. Неужели нечто подобное ждет их каждый раз, когда они куда-нибудь соберутся выйти? Если так, не помогут никакие молитвы.
Она по-прежнему не оглядывалась. Может, лучше действительно оставить ее в покое?
«Конечно, ты уйдешь. Ты всегда уходишь…»
Только не в этот раз.
Джон пересек Гросвенор-сквер и вошел в дом как раз в тот момент, когда она ступила на верхнюю площадку лестницы.
— Виола, подожди.
Она не остановилась.
— И кто же из нас убегает? — крикнул он ей в спину.
Его слова отдались эхом в холле, но ответа он не получил. И тогда, игнорируя любопытные взгляды слуг Тремора, Джон помчался по лестнице, стараясь догнать Виолу, что удалось ему только в конце коридора второго этажа. Виола попыталась захлопнуть дверь перед его носом, но не на того напала! Джон успел схватиться за ручку и ворваться в комнату.
Он сразу понял, что оказался в спальне Виолы. Селеста Харпер, ее горничная, раскладывала на постели туалеты госпожи.
— Харпер, оставьте нас, — велел он.
— Нет, Селеста! — вскинулась Виола. — Оставайтесь па месте!
Джон больше ничего не сказал, однако горничная знала, кому подчиняться. В конце концов, кто платит жалованье, тот и хозяин, а в данном случае платил Джон. Поэтому девушка поспешно сделала книксен перед господами и поспешила прочь.
— Как ты смеешь преследовать меня, да еще и командовать моей горничной?! — возмутилась Виола, как только закрылась дверь. — Это не твой дом. Немедленно убирайся, или я прикажу Энтони выбросить тебя вон!
— Нельзя же вечно прятаться за спину брата. Это ничего не решит.
— Убирайся! Иди и поищи дамское общество, которое будет к тебе более благосклонно!
— Больше этого не будет! Клянусь Богом, не будет! Я не собираюсь вести с тобой постоянную войну и не потерплю, чтобы ты постоянно напоминала мне о тех обстоятельствах, которые я не в силах изменить. Прошлое есть прошлое, и с ним уже ничего не поделать! И больше мне нечего сказать.
— То есть как это «нечего сказать»? Почему не придумать что-то остроумное, меткое, чтобы рассмешить меня и отвлечь от неприятной ситуации, сложившейся между нами? Разве это не твоя обычная тактика?
Эти слова ранили Джона. Жестоко. Глубоко. Но он не пожелал показать Виоле, насколько сильно задет.
— Как ни странно, дорогая, я не могу придумать ни одной остроумной реплики. И мне в голову не приходит попытаться рассмешить тебя. Жаль, конечно, но я не могу. И мне нечего сказать о Пегги, Энн, Элси и любой другой женщине, с которой крутил романы. Тебе придется смириться с тем, что все было именно так.
— Ну да, понять и простить? Весьма удобно для тебя!
— Хочешь, чтобы я подробно рассказал о Пегги, чтобы ты еще сильнее стала меня презирать? — раздраженно спросил он, изнемогая от бесплодности этого разговора. — Ты этого хочешь?
Виола не ответила.
— Кое-кто из женщин, с которыми я флиртовал, совершенно мне безразличны, — продолжал он, уязвленный ее молчанием. — Вроде Энн Помрой. Она использовала меня, я использовал ее. Неприятно, но это так. А вот Пегги была другой. У нас с ней много общего. Поэтому мы и сошлись. Одиночество наших пустых, бессмысленных, разумных браков.
Боль исказила лицо Виолы, боль, которая отразилась и в его глазах. Но Джон не остановился.
— Мы с Пегги утешали друг друга. Поверь, мы оба нуждались в утешении.
— Не нужно! — простонала она, зажав уши руками. — Я не хочу этого слышать!
— Ты должна все выслушать, поскольку постоянно осыпаешь меня упреками. Мы с Пегги были любовниками чуть больше года. Она была веселым компаньоном и теплой, любящей женщиной. И мы оба наслаждались нашими отношениями. Пока они длились.
— Отвратительно уже то, что мне приходится повсюду сталкиваться с твоими любовницами. Я не обязана стоять здесь и слушать, как ты поешь им дифирамбы.
Виола попыталась обойти мужа, но Джон загородил ей дорогу.
— Почему нет? Или это действительно тревожит тебя? — Он вдруг понял, как безжалостно мучает ее, но упрямо продолжал говорить, чувствуя, что жесток, что… черт побери, виновен во всем! — Разве Снежные королевы нуждаются в ком-то?
Виола отвернула лицо, но ему был виден ее профиль. Он заметил, как дрогнули ее губы и сжались в, тонкую жесткую линию.
— Я мог бы сказать, что связь с Пегги ничего не значила, потому что именно это обычно говорят мужчины своим женам, но в данном случае я солгал бы.
— Можно подумать, тебе так трудно лгать!
— Но для меня она значила много. Только это была не любовь, даже близко не напоминало любовь. Просто два одиноких человека искренне симпатизировали друг другу и нуждались в тепле и доброте.