Она ткнула в него рапирой, но промахнулась.
— Я так боялась, что ты умрешь! А потом ты сказал мне такое…
— А что ты хотела услышать, особенно после Марии? Что-то вроде: «Прости, старушка, я опять все испортил, но если ты останешься, я постараюсь загладить вину»? Мне именно это стоило сказать? И тогда ты не держала бы на меня зла?
— Слова для меня значения не имеют! Главное — твои поступки. Ты хоть когда-нибудь задумывался, чем стала для меня жизнь? Видеть тебя с другими женщинами, знать, что ты предпочел быть с любой из них, а не со мной!
— Неправда! Я предпочел бы свою жену. Женщину, которую хотел бы видеть матерью своих детей, женщину, которая должна была лежать в моей постели, но отказалась пускать меня на порог своей спальни! Которая ясно дала понять, что ненавидит меня, никогда не перестанет ненавидеть и не может вынести моего присутствия.
— Думаешь, это оправдывает твои поступки?
— Я не пытаюсь оправдаться. Пытаюсь объяснить, почему я это сделал.
Его спокойствие, то, что он не защищался, не вступал в споры, только разозлило ее.
Она подняла рапиру и ринулась в атаку, пытаясь снова и снова попасть в него. Но он с обидной легкостью парировал каждый выпад, одновременно отступая, позволяя ей быть агрессором, гонять себя по всему помещению.
— Ненавижу тебя за всех этих женщин, и мне неинтересны причины, по которым ты затаскивал их в свою постель! — воскликнула она, размахивая рапирой. — Ненавижу за всех женщин, которых ты целовал, ласкал, с которыми спал, женщин, которым ты давал все, что предназначалось только мне, мне одной!
Он уперся спиной в стену, и она снова сделала выпад, на этот раз попав прямо в сердце. Джон не пытался уклониться и принял удар в грудь.
— Ненавижу тебя, Джон! — бросила она, тяжело дыша. — За то, что уничтожил мою любовь к тебе. За то, что сделал всего две не слишком энергичные попытки к примирению. А теперь ты вернулся, так как ни одна женщина, кроме меня, не может дать тебе того, что тебе нужно.
Вконец запыхавшись, она уронила рапиру, со стуком упавшую на пол. Фигура Джона стала почему-то расплываться, глаза словно заволокло дымкой.
— И больше всего я ненавижу тебя за то, что снова заставил меня страдать, — выдавила Виола, — как раз в тот момент, когда я разлюбила тебя.
Она отвернулась, но он, разумеется, не позволил ей уйти. Виола услышала, как звякнула сталь отброшенной рапиры, и тут же руки Джона легли ей на плечи. Он даже не запыхался, черт бы его побрал!
— Ты сказала, что хотела лучше меня понять, и поэтому я попытался объяснить свои поступки. Что еще мне остается делать? Прошлого не изменить. Я не уйду и тебе не дам. На этот раз мы должны научиться жить вместе, не уничтожая друг друга. Поэтому нам нужно стать друзьями.
— Невозможно, — покачала головой Виола.
— Почему?
Она стала вырываться. Джон разжал руки. Виола не потрудилась ответить, считая это пустой тратой времени. А она и без того устала. Поэтому она направилась к лестнице. Джон последовал за ней. Оба молчали, пока Виола не остановилась перед дверью своей спальни.
— Спокойной ночи, Джон.
— Почему это невозможно? Ты всегда любила разговаривать по душам, так что давай поговорим. Почему нам невозможно стать друзьями?
Виола с досадой вздохнула:
— Потому что… потому…
Она осеклась, когда он осторожно убрал ей за ухо выбившуюся прядь волос.
— Дружба предполагает доверие, а я не доверяю тебе.
— Значит, мне придется завоевать твое доверие. Верно?
Он так рассудителен! А если он рассудителен, значит, ей грозит опасность. Она облизнула губы.
— Ты опять хочешь провести меня, — обвинила она. — Заманить в постель.
— И получается?
— Нет. И никогда не получится.
— В таком случае тебе не о чем беспокоиться, не правда ли?
— Совершенно верно. — Она повернулась и сжала дверную ручку, отчаянно желая поскорее уйти. — Тем более что я все еще ненавижу тебя.
— Нет. Больше не ненавидишь.
Он накрыл ладонью ее руку, не давая открыть дверь.
— В ту ночь на Гросвенор-сквер, когда я пришел в дождь, ты позволила мне остаться; Тогда я понял, что в тебе больше нет ненависти.
Он нагнулся ближе. Их тела чуть соприкоснулись, и сердце Виолы забилось так сильно, словно она опять держала в руке рапиру и наступала на Джона. Он поцеловал ее в голову, в висок, в щеку…
— Ты не ненавидишь меня, и если мы станем друзьями, о ненависти не может быть и речи.
Он прижал губы к ее уху.
— Ты сама знаешь, что это так.
Дрожь зародилась где-то внизу живота, дрожь страха, смешанного с желанием. Она чувствовала себя так, словно тонет в собственных чувствах.
— Я сделаю все, чтобы ты вновь доверяла мне, — прошептал он, гладя ее по спине. — Сделаю все, чтобы ты больше не боялась.
Виола закрыла глаза.
— Я не боюсь тебя.
Но она боялась. О, как она боялась! Он тоже это знал.
— Итак, кто из нас лжец? — спросил он, поцеловал ее в ушко и, отпустив ее руку, отступил. — Спокойной ночи, Виола.
Он направился к двери своей спальни.
Она зашла в комнату и закрыла дверь. Пока Селеста помогала ей переодеться в ночную сорочку, Виола прислушивалась к тихим голосам в соседней комнате, где Джон что-то говорил камердинеру.
Он прав. Она больше не питает к нему ненависти. Ненависть и неприязнь понемногу уменьшались с каждой их встречей, с каждой беседой, а их место занимала прежняя магия. Каждый раз, когда он улыбался, когда смешил, когда делал что-то хорошее, когда целовал ее. А без ненависти у нее не осталось щита. Не осталось оружия. Она оказалась одна в чистом поле, беззащитная и уязвимая.
Что сталось с ее гордостью?
Виола легла в постель, прижала к груди подушку и беззащитно свернулась клубочком. Конечно, гордость — очень хорошо, но это удел одиноких.
Если они с Джоном станут друзьями, она снова не устоит перед ним. И он это знает. Если они станут друзьями, пройдет совсем немного времени — и она снова поверит ему. Поверит в его чистосердечие, поверит в чувства, поверит, что когда-нибудь он сможет ее полюбить, а ведь он никогда никого не любил. Если она снова поверит в него, значит, вновь заскользит по наклонной и упадет прямо в его постель. И снова предложит ему свое сердце. А потом… помоги ей Боже, потому что, если он уйдет, это разобьет ее сердце на сотни мельчайших осколков.
Наутро Виола не спустилась к завтраку, и Джон решил отнести еду в ее спальню. Он пошел на кухню и, узнав, что Виола еще не завтракала, нагрузил два подноса ее любимыми блюдами и отнес в ее комнату.