Фердинанд выдыхает. Он уже вообразил себе всякие ужасы. Дети заболели, Мирей попала под машину, ресторан сгорел… Решительно, этот парень все драматизирует. Уже шесть лет, как она умерла, Генриетта. Пора бы ему привыкнуть…
Но нужно быть терпимее.
Ролан сейчас не в форме. Никак не придет в себя после того, как они с Мирей разбежались. А вначале казалось, вроде ничего, держит удар. Делал вид, что все воспринимает философски. Мол, жизнь – она ведь не длинная спокойная река, но он побарахтается и выгребет, о чем речь. Словно в доказательство он принялся ухлестывать за каждой попавшейся юбкой, особенно в присутствии Мирей, разумеется. Тут он просто удержу не знал. Даже к Мюриэль подкатывался в тот вечер, когда та работала в ресторане. Само собой, она заставила его здорово пожалеть о том, что эта мысль пришла ему в голову. Стариканы не в ее вкусе, тем более жирные. А потом произошли перемены с Мирей. Неожиданно она взяла себя в руки, ей полегчало. Это случилось не в один миг, но почти. Для начала она перестала принимать антидепрессанты и уменьшила дозы потребляемого алкоголя, потом подстригла волосы, сменила стиль одежды и записалась на гимнастику. Чтобы чувствовать себя свободней, она стала время от времени оставлять детей на ночь у Ролана. Потом несколько ночей подряд. Но истинная перемена случилась в тот момент, когда она занялась театром, в любительской труппе. Как переключатель сработал. И тут Ролан сломался. Падение стало головокружительным, когда он понял, что она кого-то встретила. В ее-то возрасте. Его это совершенно выбило из колеи. В одну ночь волосы его поседели. Ему было сорок пять, а выглядел на все шестьдесят. Если так дальше пойдет, он скоро отца догонит, этот недоумок!
Ладно.
А пока что он впервые позвонил ему, чтобы попросить куда-нибудь сходить вместе. Фердинанд не мог отказать. Они договорились увидеться через час.
Прежде чем отправиться на встречу, он прошелся по мастерской. Она пустовала уже несколько месяцев. После Габи. Для нее он хотел подыскать что-то по-настоящему красивое. Чтобы понравилось Ги, а главное, не было вычурным. Время есть, торопиться некуда. Он протирает тряпочкой доску Альфреда, стоящую на верстаке. Она уже давно закончена, осталось только встретиться с семьей и посмотреть, понравится ли. Если им подойдет, они все вместе пойдут установить ее на могилу. И выпить за его здоровье со старыми приятелями в кафе на площади. Мом, Марсель, Раймон, Пьеро и вся компания.
Уже больше года, как он с ними распростился, скотина такая.
Альфред по прозвищу Горячий Кролик
Хороший жестянщик
Хороший приятель
Отец
Дрянной муж
Умер не от жажды
По крайней мере, достаточно сдержанно.
Жаклин не рискнула оскорбиться, ведь она сама подала на развод.
А дети могут добавить что-то от себя, он оставил место.
Он достает другую доску, смахивает пыль и читает.
Генриетте, моей супруге
Сорок лет ты отравляла мне жизнь
Теперь отдохни
Эта доска кажется ему смешной. Но он убирает ее обратно в ящик. Думает, сейчас не время везти ее с собой, Ролан вряд ли оценит. Его пареньку не хватало широты мышления. Жаль, но что поделать.
Еще очень холодно. По утрам почва покрывается белой изморозью. Но уже изменились воздух и свет. Все стало более живым, более энергичным, и дни слегка удлинились. А еще возвращались журавли. Это был хороший знак. Мюриэль, стоя у окна, описывает Гортензии все, что видит. Они пролетают прямо над фермой, множество больших V, и кричат все время, некоторые кружатся над домом, можно подумать, они заблудились, но нет, вот один встал во главе, и остальные потянулись за ним. Гортензии так хочется их увидеть. Но Мюриэль не сможет одна поднять ее из кровати, и та это прекрасно знает. Гортензия выдыхает: Пожалуйста, Мюриэль. Мюриэль колеблется, идея ей не по вкусу, к тому же начнется такой бардак: ей придется все отключать – и капельницу, и кислород, но Гортензия умоляет. Мюриэль решается: Уф, и потом, черт побери, открой окно и позови Кима. Вдвоем им удается усадить ее в кресло-каталку, укутать в пуховик и даже натянуть шерстяную шапку на голову. Скорей, а то мы их пропустим! Ким предупреждает: Держитесь крепче, Гортензия, а то вся прическа растреплется. Давай-давай, поехали. Он бежит, толкая каталку по коридору, на двух колесах объезжает кухонный стол, едва не задевает дверной косяк и вылетает во двор. Ах! Вон они! Их целые сотни! Никогда столько не видела. Гортензия обращается к ним: И где вас носило столько времени? Я ведь ждала вас, знаете ли… Они летают над ее головой. Крру… Крру… Крру… Щеки у Гортензии мокрые. Наверняка из-за холода. И слишком белого неба. Это слепит глаза, и приходится часто мигать. Пора возвращаться в дом Ги. О нет, еще немного. Ей хотелось бы остаться, пока не улетят последние. Отставшие, их же нужно поддержать. Слабым голосом она поет в небо: Не волнуйтесь, мои красавцы, летите, летите, остальные недалеко, вы их догоните…
Ги взял машину, чтобы отвезти Симону в город, у нее назначена встреча с банкиром. Две недели назад она подписала у нотариуса бумаги на продажу своего дома. И совершенно ничего не почувствовала. Ни грусти, ни радости. Но зато на нее свалилась огромная проблема: куда им с Гортензией девать такую кучу денег? Банкир, разумеется, изложил ей массу различных идей и предложений. Но ей нужно время подумать, на что-то решиться. Спешка плохой советчик. Значит, лучше она заберет всю наличность и отвезет к себе. Он выпучил глаза. И желательно мелкими купюрами. Выбитый из колеи, он не нашел ничего лучшего, как сказать… что это непросто, он должен все выяснить и потребуется время. Она спросила сколько. Он ответил: две недели. Она сказала, что ее это устраивает. Вот, пятнадцать дней прошли, и она едет на встречу. И Ги ее сопровождает. Банкир крайне предупредителен, помогает ей присесть, осведомляется о ее здоровье и здоровье Гортензии. Пытается ее умаслить, предлагает чашечку кофе. Она принимает предложение, просто чтобы ему досадить. С тремя кусочками сахара, пожалуйста. Едва он удаляется, она переходит на шепот и говорит, что он не давал себе труда так ломаться, когда они приходили, чтобы положить на счет свои пенсии. Ни тебе красного ковра под ногами, ни прочих выкрутас. А единственный раз, когда у них оказалась задолженность – о, это она на всю жизнь запомнила, – он был совсем не таким обходительным. Ох не таким. А долг-то был всего ничего, плюнуть и забыть. Куда там. Он даже пригрозил им наложением ареста. С официальным письмом и всеми делами. Ну и натерпелись же они страху. Уже представляли себе, как их обеих бросают в камеру с выбритыми головами, в полосатых пижамах и с кандалами на ногах. Ги хмурит брови: она смотрит слишком много американских сериалов по телевизору. Да-да, хмурься сколько хочешь, мальчик, но ты не представляешь, что нам пришлось пережить. Мы с Гортензией глаз не смыкали днями и ночами. А теперь, погляди-ка, и тебе улыбочки, и реверансики, и весь набор. Никакой гордости у этих людей, вот что. Говорю тебе, Ги, банкиры – они как страховщики, все жулье! Вот тут Ги полностью согласен. Пока они ждут, ему трудно удержаться, и он пытается убедить ее не увозить всю наличность с собой в сумке с целью припрятать ее под матрасом. Слишком рискованно. Но она такая упрямая, эта Симона. Уж коль вбила чего себе в голову… Она желает по-ду-мать! И обсудить с Гортензией, если у нее, бедняжки, будет просвет в голове. И точка.