Однажды учитель спросил Юкио о его планах возвращения на родину, и тот ответил, что вряд ли это произойдет скоро.
– Что же держит тебя здесь? Знания ты получил, языками овладел. Не пора ли вернуться домой, чтобы передавать свои знания другим? – удивился ребе.
И тогда Юкио рассказал ему о своей мечте. Он начал издалека, повествовал о тяжких катастрофах и бедах, постоянно постигающих его народ, он старательно перечислял ужасы и потери. А потом признался, что мечтает найти защитника для своих, каким когда-то был для евреев голем из Пражского гетто.
– Ну, голем – это метафора, – покровительственно изрек ребе, – и в этой метафоре раскрывается весь ужас существования нашего народа, окруженного теми, кто не хочет познать истину и потому настроен враждебно. Увы, голем – лишь забавная сказка. Это и ребенку понятно.
Юкио тут же замкнулся. Он лишь вежливо кивал, перестав слушать слова ребе, которого, по совету книги, выбрал себе в учителя и старательно ублажал, покупая себе друга. Слова раввина он объяснил себе так: возможно два толкования его реакции.
Первое: ребе действительно думает, что голем – пустая выдумка. И в этом случае он вряд ли постиг мудрость Творца, если за этой историей не видит никакого истинного зерна.
Второе: Юкио как был, так и остался для него чужаком. И раввин просто не хочет открыть ему сокровенные знания. И это понятно: какой бы японец по доброй воле открыл гайджину (чужаку) то, что принадлежит только его народу и что не должно быть передано никому другому?
В любом случае на ребе полагаться больше не стоило. И Юкио прекратил свои визиты к нему, ни разу об этом не пожалев. Была у него такая черта: с одной стороны, он всегда был готов прислушаться к совету, а с другой – не применял советы на практике, не мог измениться и пересмотреть свое отношение к цели. Он считал, что только это и помогает ему двигаться вперед. На деле же он пока так и топтался на одном месте.
Он продолжал посещать занятия в университете, сдавал все положенные экзамены. Получение диплома было не за горами. Занятия в университете порой помогали ему вернуться в обычный человеческий мир, от которого он отдалялся во время своих настойчивых поисков в одиночестве.
Однажды в университете Юкио познакомился с красивой чешской абитуриенткой. Она, юная и застенчивая, обратилась к нему с вопросом, как пройти в какой-то кабинет, а потом ужасно застеснялась, поняв, что заговорила с иностранцем, который, может, и не понял ее. Юкио улыбнулся ее смущению и проводил девушку туда, куда она шла. По пути они разговорились. Девушка простодушно хвалила японца за его прекрасный чешский язык, спрашивала, сколько же лет понадобилось учиться, чтобы так его освоить.
– Не так много, как это может показаться, – отвечал со смехом молодой человек, невольно вовлекаясь в ничего не значащий для него разговор.
– А вот я японский никогда бы в жизни не выучила. Не разобралась бы в ваших иероглифах. Их же надо знать десятки тысяч, я читала, верно? – ужасалась девчонка.
– У нас есть разные виды письма. Есть иероглифы, правда. Но есть и фонетическое письмо, как у вас, это вполне легко освоить, – старательно пояснял Юкио.
– Еще и разные виды письма! Вот это да! Голову сломаешь! Вы – необыкновенный народ! Столько всего знать приходится! – с восторгом восклицала абитуриентка. – Я вон английский в школе учила, так до сих пор еле-еле объясниться могу. А у нас алфавит одинаковый. Что бы со мной было, если бы пришлось японский учить! Лопнула бы моя бедная голова!
– Все не так трудно, как это представляется, пока не начал изучать предмет. Уверен, что у тебя бы получилось, – возражал Юкио.
Он настолько вовлекся в их беседу, что предложил встретиться и дать девушке несколько уроков японского, после которых она обязательно поймет, что не так все непостижимо и страшно.
Девушка легко и охотно согласилась. Они попрощались у дверей нужного ей кабинета, он сбежал по лестнице, вышел на улицу, уселся на скамью и, откинувшись на спинку, принялся с закрытыми глазами представлять себе ее облик. Стройная, тоненькая в талии, длинноногая. И еще эти огромные голубые глаза и светлые пушистые, чуть вьющиеся волосы… Совсем не похожа на японку. Совсем. Чужая. И в Японии посчитали бы некрасивой и не заслуживающей доверия. Голубые глаза по традиции были для японцев сигналом опасности: глазами такого цвета смотрел на них совсем чуждый им мир. Он вспомнил мать и усмехнулся про себя: эти женщины не похожи, как ночь и день. Желтая материнская кожа, которую он унаследовал, и бело-розовая кожа чужой девушки совсем не сочетались. Но ему было весело вспоминать о ней, он улыбался. А о несоответствиях думал:
«Ну и что? Здесь она красавица. И для всего мира – красавица. Похожа сразу на всех кинозвезд. И не гордится этим. Веселая и простая».
Он радовался их предстоящей встрече. Ему давно пришла пора хоть немного отдохнуть от своих настойчивых поисков.
Молодые люди стали встречаться. Луция, так звали девушку, старательно выговаривала японские слова, которым учил ее Юкио. У нее получалось очень даже хорошо. Во всяком случае, ее учитель не уставал подбадривать и хвалить девушку. Правда, она отказывалась верить похвалам и на каждое его доброе слово принималась смеяться, закрыв лицо ладошками. Прямо сгибалась от смеха. И Юкио тоже делалось смешно, и он хохотал, как никогда не позволял себе прежде. Он на некоторое время почти совсем отвлекся от своей идеи. Сдавал экзамены, встречал Луцинку, усаживался где-нибудь в пустой аудитории или даже в студенческой столовой, объяснял ей пару-другую японских слов, а потом они шли гулять по удивительному городу, который только тогда и открылся ему во всей своей красоте и неповторимости.
Луцинка была хохотушкой, первой ее реакцией на все неожиданное, удивительное и даже странное был смех. Простодушный и звонкий. Так смеялась она каждый раз, когда Юкио путал звук «л», которого не было в японском языке, со звуком «р». Иногда он, обращаясь к ней, произносил вместо «Луцинка» или «Луцка» – «Руцинка», «Руцка». Подруга его хохотала до слез. Однажды он спросил, знает ли она, что такое любовь. По-чешски «любовь» – «ласка», а у молодого человека получилось «раска». Луцинка сразу сообразила, о чем речь, но, смеясь, сделала вид, что ничего не поняла.
– Раска? – спросила она. – Нет, не знаю. Знаю – враска, морщинка. А почему ты спрашиваешь? Ты заметил на моем лице морщинку? Где? Покажи!
Глаза ее смеялись, Юкио понял, что она хитрит, играет с ним.
– Ласка, – поправился он, – ласка.
И тоже засмеялся, как эхо, отозвавшееся на простодушный девичий смех.
Засмеялась она однажды в лицо не очень трезвому прохожему, который остановился, увидев гуляющую парочку, вгляделся в их лица и зло спросил:
– А со мной бы пошла?
Луцинка сначала не совсем поняла, о чем идет речь, лишь пожала плечами и посмотрела сосредоточенно на спрашивающего.
– Чего молчишь? С обезьяной гуляешь, а со мной бы пошла, спрашиваю?