Я убавил звук и снял трубку. Звонила Джен.
— Думаю, нам надо поговорить, — сказала она.
«Тиффани» — это самый знаменитый ювелирный магазин на Пятой авеню. Если бы я сказал какому-нибудь приятелю, что встречаюсь со своей подружкой в «Тиффани», он бы решил, что мы пошли покупать кольца. Но название «Тиффани» носит также кафетерий на Шеридан-сквер, открытый круглосуточно, и Джен выбрала его местом встречи, поскольку находилось это заведение примерно на равном расстоянии от ее и моего дома.
Я не особо торопился и дошел до метро пешком, но все равно мне пришлось подождать ее. И вот, наконец, она появилась, но не одна, а с подругой, женщиной под пятьдесят с заостренными чертами лица и подозрительно черными, явно крашеными волосами. Они подошли к моему столику, у каждой была сумка с покупками, и Джен представила свою спутницу — Мэри Элизабет. Мы кивнули друг другу, я жестом пригласил дам присесть. Джен взглянула на Мэри Элизабет, та помотала головой.
— Нет, мы не можем остаться, — произнесла Джен. Поставила свою сумку с покупками на стол, Мэри Элизабет поставила свою рядом. — Здесь вроде бы все.
Я кивнул, впал в задумчивость. И когда увидел, что никто не двигается и не произносит ни слова, понял предназначенную мне в происходящем роль. Полез в карман и достал связку ключей. Выложил их на стол. Ключи пробыли там пару секунд, затем Джен протянула руку, взяла ключи, взвесила их на ладони, потом убрала в дамскую сумочку.
Она развернулась, чтобы идти, и Мэри Элизабет развернулась вместе с ней. Но тут вдруг Джен приостановилась и взглянула на меня. А затем выпалила:
— Нет, правда, мне жуть до чего не нравится все это, и особенно — время. Прямо перед твоим юбилеем.
— Да, будет через пару дней.
— Во вторник, правильно?
— Вроде бы так.
— Мне следовало дождаться и сделать это после, — сказала она, — но потом подумала, может, тогда будет еще хуже, и…
— Все, проехали, — вздохнул я.
— Но я только…
— Проехали.
Казалось, она вот-вот разрыдается.
— Джен, — позвала ее Мэри Элизабет.
Та развернулась, двинулась следом за ней к двери и ушла.
А я остался. На столе рядом с чашкой кофе, который я заказал, но пока еще не отпил ни глотка, высились две сумки. Одна с логотипом универмага, вторая — из магазина, где продавали художественные принадлежности. Каждая была полна лишь наполовину, и Джен вполне могла нести обе. Стало быть, решил я, Мэри Элизабет она взяла для моральной поддержки.
Я пошел в собор Святого Павла на вечернюю встречу. Затем присоединился ко всей честной компании в кафе «Пламя» и сидел до тех пор, пока все не разошлись по домам. Прошел по Девятой авеню до Пятьдесят седьмой улицы, миновал свою гостиницу, дошел до Лексингтон-авеню. Свернул на Лексингтон, дотопал до Тридцатой улицы и успел как раз во время, чтобы начать расставлять стулья для полуночной встречи.
Увидел несколько знакомых лиц в зале, но никого из этих людей не знал по-настоящему. Никто выступать не хотел, и тогда женщина, председатель спросила меня, продержался ли я трезвым на протяжении девяноста дней. Я сказал, что уже выступал совсем недавно, сегодня не в настроении. Тогда она нашла кого-то другого. Они всегда находят кого-то другого.
Я просидел там около часа, выпил две чашки кофе, съел несколько печений. На выступающего особого внимания не обращал, а во время обсуждения ни разу не поднял руку. В конце подумал: может, пойти и выпить с кем-то из них, но затем решил — к черту. Прошел по Сорок второй, поймал такси и поехал в гостиницу.
Сумки с покупками стояли там, где я их оставил, нераспакованные, притулились на полу возле кровати. Я улегся спать, и они остались стоять на прежнем месте до утра. Вернувшись в номер после завтрака, я понял, что приходила горничная, постелила свежее белье, выбросила мусор из корзины. А сумки остались на прежнем месте.
Я снял трубку и позвонил Джиму.
— У меня тут на полу две сумки с покупками, — сообщил я. — Ума не приложу, что с ними делать.
— Пустые сумки?
— Наполовину полные. Там моя одежда, которая была у Джен.
— Что мне всегда в тебе нравилось, — заметил он, — так это то, что ты всегда начинаешь с главного.
Я говорил, а он слушал. Я все ждал вопроса, почему я выжидал чуть ли не сутки, прежде чем рассказать ему о том, что происходит, но он на эту тему не произнес ни слова.
— Ты ведь знал, что это случится, — произнес он, когда я наконец иссяк.
— Ну, догадывался.
— И сразу стало легче?
— Не особенно.
— Да, наверное. И что ты чувствуешь?
— Опустошенность.
— И?…
— Облегчение.
— Что ж, все правильно.
Я задумался.
— И еще, сдается мне, я сам виноват в том, что случилось.
— Из-за того, что переспал с Донной.
— Да.
— Но ведь ты понимаешь: если будешь размышлять об этом и дальше, это ничего не изменит. Нет смысла травить себе душу.
— Да?
— Сам подумай, Мэтт.
— О Донне она не знала.
— Нет.
— Даже подсознательно не могла догадаться, потому как с тех пор мы с ней ни разу не виделись. Даже по телефону почти не говорили.
— Верно.
— И теперь я выискиваю способ взвалить всю вину на себя.
— Угу.
— Вчера ходил на полуночное собрание.
— Это в любом случае не повредило, верно?
— Думаю, да. Решил весь уик-энд ходить на собрания.
— Неплохая идея.
— А сегодня встреча в Сохо. Но думаю пойти в другое место.
— Правильно.
— Джим? Я пить не собираюсь.
— Я тоже, — бросил он. — Разве это не замечательно?
Я ходил на встречи почти весь уик-энд. Но в субботу днем немного задержался в номере, и тут зазвонил телефон.
Это был Джо Дуркин.
— Даже не знаю, стоит ли тебе все это знать, — начал он, — но ты интересовался ограблением в Грамерси. И я подумал, тебе будет любопытно узнать кое-какие детали. О грабителе, который не рассчитал свои силы.
— Они взяли парня?
— Да, с поличным, прямо на месте преступления, — ответил он. — Нет, не тогда, когда он бил твоего парня. Саперштейна?
— Саттерштейна.
— Ну, почти одно и то же. Оказывается, он был не первым человеком, которого грабанули в этом районе, просто первым, кто при этом погиб. И они использовали подсадную утку из отдела уличных преступлений: нарядили в простецкие шмотки, влили ему в глотку малость спиртного и послали разгуливать по улицам с таким видом, точно он под мухой.